Арфарра стал выяснять, кто именно взял из колыбели маленького сына министра, и выяснил, что это был чиновник седьмого ранга Тий, один из бывших секретарей Нана, тот самый, который очень помог в эти дни Арфарре. Арфарра арестовал секретаря, и тот показал, что встретил Нана с рыжим начальником стражи в пустынной юго-восточной галлерее. Нан сказал «Принеси мне ребенка и три пропуска с подписью Арфарры».
Тий и начальник стражи пошли за ребенком вместе. По дороге начальник стражи рассказал Тию, что он видел Киссура в Зале Пятидесяти Полей и сказал об этом Нану, и что Нан велел ему устроить в зале засаду. А потом, три часа назад, Нан прислал спешную записку убрать людей и явиться как можно скорее к Нану. Тот явился во дворец Нана и прошел в кабинет. Там лежал сын Шиманы, убитый, и еще двое сектантов, а Нан сидел весь белый и повторял: – «Мой сын не останется в этом дворце, не оставлю сына Арфарре».
– А куда делся Нан потом? – спросил Арфарра.
– Не знаю.
– И он не пытался увидеться с государем?
– Нет. Он сказал: «Государь обиделся на меня, потому что я не так часто ездил с ним на охоту. Он нашел министра, который будет ездить на охоту столько, сколько хочется государю».
Нельзя сказать, чтобы первый министр исчез совсем без следов. Один инспектор по творогам и сырам встретил в пяти верстах от города трех оборванцев с ребенком, – оборванцы утекали прочь от горящей столицы, лица двоих показались инспектору странно знакомыми. Нашли чиновника, вполне верного Нану, который дал ему свою лодку в Гусьих Ключах, – а через семь дней в Голубых Горах – уму непостижимо, как его туда занесло, – один из «парчовых курток» видел трех горшечников с мешком и ребенком, по описанию похожих на беглецов, послал записку в управу и побежал за горшечниками. Через неделю отыскали в лесу то, что осталось от парчовой куртки, – а осталось мало, потому что в лесу было много зверья.
А потом их видели на границе Харайна с Чахаром, уже без ребенка, – стало быть, Нан отдал ребенка одному из незаметных, но верных своих друзей, такому, что скорее умрет, чем предаст, какому-нибудь многодетному чиновнику в глухой сельской управе…
Это известие страшно перепугало Арфарру. Проиграв в столице, министр утекал в Харайн, – в Харайн, где хозяйничали ставленник Нана Ханалай и его правая рука Шаваш, в Харайн, где стояло единственное боеспособное войско империи.
Глава четырнадцатая,
в которой Шаваш узнает об аресте Нана, а наместник Ханалай беседует с крестьянином, желая узнать мнение народа
Через пять дней после ареста Нана Шаваш, в Харайне, получил известие о случившемся. Он кивнул головой, допил утренний чай, написал несколько записок и отправился в управу. Чиновники у входа шарахнулись от него. Шаваш, не повышая голоса, велел принести несколько дел и занялся, как ни в чем не бывало, бумагами.
Днем в воротах управы явилось двое в парчовых куртках: они скакали от самой столицы. «Парчовые куртки» прошли в кабинет Шаваша. Инспектор отложил бумаги и ледяным тоном осведомился, что им угодно. «Парчовые куртки» предъявили полномочия: арестовать и препроводить в столицу. Шаваш дописал составляемую им бумагу, проглядел ее, исправил ошибку, приложил печать и разорвал. Потом откинулся в кресло и так сидел все время, пока шел обыск.
Раз он спросил стакан вина, но человек в парчовой куртке засмеялся и ударил его по щеке. Никто так и не заметил, когда именно инспектор, поправив волосы, сунул руку с черепаховой заколкой в рот, – а когда стражник бросился к нему, бранясь, было уже поздно, – Шаваш, мертвый, сползал с кресла, и глаза его стекленели.
Мертвеца вынесли во двор и кинули в тележку, погрузили туда сундуки с конфискованным, и поехали из города. В управе многие плакали; двери в кабинет были распахнуты настежь, от сырого сквозняка качались травы и деревья, вытканные на гобеленах, а под деревьями зябли красавицы. Сейфы стояли со вспоротыми животами, изнасилованные и пустые, и из ящика стола на пол выкатились разноцветные шарики-леденцы, – Шаваш, бывший деревенский мальчишка, обожал лакомиться над бумагами. Было видно, что «парчовые куртки» многое просто беззастенчиво украли.
Прошло еще три часа, и в управу явились местные стражники. Оглядели разгромленный кабинет и флигель в саду и ускакали к наместнику Ханалаю. Наместник выслушал их и грохнул кулаком по столу так, что кусочки яшмы брызнули из инкрустаций. Ярыжки ушли, и он вскричал:
– Мне не доверяют: я ведь ставленник Нана. Я хотел арестовать этого мальчишку с самого утра, чтобы предоставить доказательства своей верности; а мне не только не прислали приказа, но и не известили об аресте!
* * *
Днем к управе пришел Свен Бьернссон, в незаметной одежде крестьянина, и стал среди народа, который смотрел, как грузят на тележку покойника.
Прошло два месяца, как Свен Бьернссон бежал из управы Сият-Даша. Он сильно изменился после свого бегства: Шаваш преподал ему урок смирения. Он, пожалуй, никак не мечтал спасти мир проповедью, как крестьянин не мечтает спасти мир прополкой риса. Но он понимал, что мир погибнет, если на полях перестанет расти рис, и что мир погибнет, если по дорогам перестанут ходить забавные проповедники.
Он теперь запоминал все свои удачные фразы, и не стыдился повторять в разных местах одно и то же. «Господь, – говорил он, – сделал так, что от козы рождается вторая коза, а от второй козы – третья. Господь не стесняется повторений, – разве стыдно подражать Господу?» Да – имя Бога теперь встречалось в его устах чаще, чем имя человека.
Телега с покойником тронулась и заскрипела, народ, глазея, бросал в нее дынные корки. Кто-то схватил Бьернссона за руку:
– Яшмовый араван! Какая неострожность! Что же вы: вас могут схватить!
Бьернссон глянул на небо так, словно хотел спороть с него шкурку, и последовал за испуганным сероглазым горшечником. Сумасшедший чиновник покончил с собой: и Бьернссон знал, что Шаваш никогда бы не убил себя, если бы не был уверен, что это глупое, и, вероятно, временное смещение Нана в столице – месть оборотней-чужеземцев.
Эта смерть была на его совести, на совести Свена Бьернссона.
* * *
В двух иршахчановых шагах от города начинался Ласковый лес. Парчовые куртки свернули с дороги, нашли в лесу старую часовню, распрягли лошадей, положили мертвого чиновника на траву и стали копать у стены часовни.
Шаваш открыл глаза, глубоко вздохнул и вскочил на ноги.
Стражники достали из выкопанной ямы сундук с платьем, деньгами и документами. Шавашу помогли переодеться в рваную каразейную куртку, стеганые штаны и конопляные башмаки с завязочками. «Парчовые куртки» тоже переоделись. Шаваш остриг свои роскошные волосы, расставил на коряге зеркальце и несколько баночек со страшными, употребляемыми ворами и соглядатаями зельями, которые способны в несколько минут изменить лицо человека, цвет глаз и волос, и занялся с этими баночками.
Шаваш был человеком предусмотрительным, и всегда считал, что самоубийство при аресте – это, конечно, умная вещь, но есть вещи и умнее. Двое стражников были его тайными людьми, к которым он еще утром отправил записку с давно условленным знаком. Шаваш знал, что из-за общей неразберихи и повсеместного томленья при виде парчовых курток пройдет еще месяца три, прежде чем его хватятся.