– Постой, Саша, – насмешливо перебил президент, – какой оффшор? Твой оффшор? При всем моем неуважении к покойнику Бельскому, у меня нет сведений, чтобы он зараз отгонял в «банко дель Миро» по сорок восемь лимонов зелеными. Так что у меня большие сомнения в том, как будет функционировать твой холдинг.
– А так и будет, – сказал Альбинос, – что каждый год в нем будут сменяться начальники, и каждый год начальник будет отгонять половину прибыли на оффшор, а потом каждый последующий начальник будет сажать каждого предыдущего.
Президент поднял на него прозрачные глаза.
– Константин Кимович, – сказал он, – я бы попросил вас не комментировать меня. Мне мои мысли вполне понятны самому. И если мне покажется, что они совпадают с вашими, я буду склонен думать, что я в чем-то ошибаюсь. Я вообще не склонен доверять человеку, который бежал из СССР и изменил родине.
Лицо Цоя стало белей, чем его волосы. В кабинете на несколько секунд наступила мертвая тишина.
– Александр Феликсович, – продолжил президент, – меня не удовлетворили твои объяснения касательно денег на швейцарских счетах. В связи с этим я хотел бы услышать более откровенный ответ на вопрос: как именно погиб Степан Бельский?
Ревко поднял голову. Он смотрел прямо на Извольского.
– Степана убрали мои люди по твоей просьбе, Слава, – ответил Ревко, – что же касается меня, то я жалею лишь о том, что отказал в твоей второй просьбе и не убрал Альбиноса.
– Не очень убедительный ответ, – сказал президент, – мне кажется, Вячеслав Аркадьич вряд ли стал бы просить о такой работе постороннего. Он бы попал в слишком большую зависимость. В конце концов, у него дома слишком хорошие повара, чтобы он еще платил за обед в ресторации. В этой связи у меня вопрос – учитывая, что ты взял с обоих участников сделки в совокупности восемьдесят семь миллионов долларов, и ни одному из них не намеревался отдавать заводов другого, – что произошло бы с Константином и Славой после образования холдинга?
– Ничего. Потому что я не брал их денег.
Президент кивнул.
– К сожалению, Саша, твои ответы меня не очень удовлетворили. И ты сам понимаешь, почему.
– Я их не брал! Такого – не утаить!
– Почему же, Саша. Утаить. При определенных условиях. Вот что мне понравилось в обоих гражданах промышленниках – они как-то не задумались над одним простым вопросом – а зачем тебе столько денег? А ответ очень прост. Столько денег нужно только на свержение законной власти. Так что утаить эти деньги можно, не только убив господ промышленников, как это показалось им. А и убив меня. Ты не перепутал Россию с очередной Руандой?
– Ты делаешь ошибку, я…
– Я очень часто слыхал от тебя эти слова в последнее время, Саша. Я не пересмотрел итоги приватизации – «ты делаешь ошибку». Я не меняю правительство – «ты делаешь ошибку». Я не посадил в тюрьму парочку взяточников – «ты делаешь ошибку». Тебе надоело количество ошибок, которые я, по твоему мнению, делаю? Ты решил вспомнить старое ремесло, и даже методы финансирования выбрал старые, не правда ли? Я помню, как ты мне рассказывал, сколько правительств ты сменил на деньги от экспорта МиГов, и по-моему, тогда у твоего оффшора тоже был счет в «Банко дель Миро»!
– Я не планировал государственного переворота, – сказал Ревко, – я всего лишь хотел создать государственную компанию.
Президент резко повернулся на каблуках и ушел в комнату отдыха. Повинуясь его молчаливому жесту, за президентом последовали Александр Ревко и присутствовавший при сцене зам администрации.
Через мгновение в кабинете появились четверо безукоризненно одетых молодых людей. Двое остановились за спиной Цоя, а двое остались приглядывать за Извольским.
Цой невозмутимо присел у стола для совещаний и принялся ждать. Извольский ходил из угла в угол, стараясь держаться подальше от корейца.
Прошло еще двадцать минут, и зам администрации вновь появился в кабинете, оглядел Цоя с Извольским и вышел куда-то в предбанник. Когда через десять минут он вернулся, в руках у него был небольшой черный ящичек.
– Вам, наверное, интересно, господа, – сказал чиновник, – Президент подписал приказ об увольнении Александра Ревко.
Цой глядел перед собой ничего не выражающим взглядом.
– А это что? – спросил Извольский, показывая на ящичек.
– Подарок. Подарок по случаю десяти лет добрых отношений, связывавших президента, Александра Феликсовича и меня.
Замадминистрации поднял крышку, и Извольский увидел небольшой вороненый пистолет, покоящийся между обитых розовым шелком стенок.
Замадминистрации резко закрыл ящичек. Через мгновение за ним захлопнулась дверь в комнату отдыха.
Извольский и Цой невольно переглянулись.
Прошло еще пять минут, и в кабинете появился президент. В руках его по-прежнему была бумага об образовании «Федеральной промышленной компании».
– Константин Кимович, – сказал он, – Вячеслав Аркадьевич. Если я услышу, что вы предпринимаете какие-либо действия друг против друга, даже если кто-то спер у другого хоть макаронную фабрику, – я подпишу этот указ. Вам все понятно?
Когда Извольский и Цой вышли из здания, был уже глубокий вечер. Погода стояла ясная и холодная, брусчатка Кремля блестела от изморози.
Охранники обоих, если не считать единственного невооруженного телохранителя Извольского, остались за Боровицкими воротами, и теперь Извольский и Цой шли по мостовой бок о бок, ежась от непривычно холодного ветра.
Цой чувствовал себя неуютно без автоматов вокруг. Извольский глядел куда-то вбок. Неприязнь между промышленниками была совершенно искренней. Две недели сотрудничества не искупали шести месяцев смертельной вражды. Они уже были в десяти метрах от ворот, когда Извольский тихо выдохнул воздух и нервно хихикнул.
– Господи. Он действительно не знал. Больше всего я боялся, что он все знал…
– Ты ничего не понял, Слава? Он все знал. Это как спецоперация. Ты посылаешь диверсанта к врагам, но если он засветился, ты от него открещиваешься. А если он выполнил задачу, ты пользуешься плодами его трудов. Просто он решил, что Ревко разводит не только нас, но и его. И что конечная цель Ревко – захват власти. И ты знаешь – я думаю, что он не ошибался.
Они несколько секунд стояли у самых ворот, бок о бок, и глядели на красную кирпичную стену, похожу на стену тюрьмы, и на низкое небо над стеной. А потом Цой шевельнулся и промолвил вполголоса:
– Кстати, Слава, я бы на твоем месте сейчас поехал к «Тиффани» и купил жене самые дорогие сережки, которые ты там увидишь.
– Почему? – не понял Извольский.
– Потому что если бы не разговор с Ириной Григорьевной, я бы тогда к тебе не приехал.
Извольский некоторое время размышлял над ответом, а потом сказал:
– Непременно куплю. Только ты знаешь, ей не нужны сережки.