Теплоход «Иосиф Бродский» - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 67

Они сидели на ветвистой сосне, на двух соседних суках, где были сооружены небольшие дощатые площадки, укрытые хвоей. Карабины лежали на ветках, стволами к делянке, на которой колосился овес, сизо-зеленый в сумерках, с проседью, с дышащим голубым туманом. Из леса бесшумно наползала тьма, просачивалась из темных деревьев, неразличимых у корней, слабо озаренных к вершинам. Заря погасла, в холодном зеленом небе стояла белая, сочная луна, с легким блеском, окруженная прозрачным свечением. Птицы переставали петь, молча взлетали вверх, стараясь взглянуть на зарю, и камнем падали в деревья, замирая во мраке. Лишь последняя малиновка уселась на тонкую вершину, несколько раз просвистала, осеклась и прянула во мглу.

Есаул замер, окруженный кистями хвои, очарованный ночной природой, великолепием сияющей луны, каменной зеленью неба, благоуханиями, подымавшимися от земли. Пахло сырыми мхами, теплыми смолами, сладким духом молодого овса, его млечными соками, к которым тянулись невидимые могучие звери, обитавшие в чаще. Его охватило восхищение, таинственное благоговение, какое испытывал только в юности, оказываясь среди Волоколамских лесов и болот, куда уезжал на свою юношескую охоту. Тогда его жизнь была полна предчувствий, молитвенных ожиданий, поэтических предвосхищений, суливших небывалую любовь, несравненное творчество. В своих блужданиях по безлюдным полям и опушкам он ждал для себя неповторимой судьбы, богоизбранной доли. Мечтал навсегда расстаться с Москвой, уйти в леса, срубить под дикой сосной деревянную келью и схимником, созерцая божественную красоту, посвятить себя познанию высших тайн.

Теперь, в этом охотничьем гнезде, нежданно, после дневных треволнений, его посетило то давнишнее влечение — уйти от мира. Осторожно спуститься с дерева, погрузиться в глубину ночного леса и навсегда раствориться среди безымянной природы. Скрыться от непосильных забот, которые требовали нечеловеческих усилий, жестоких жертв, беспощадных деяний.

Его переживания прервал Франц Малютка, которого темнота и отсутствие Луизы Кипчак побуждали к откровениям.

— Слышь, Вась, — шепотом произнес он, почти неразличимый во мраке, похожий на большую черную копну, поднятую на сосну. — А ведь прав этот полковник Клычков — жиды заели. Куда ни глянь, всюду жид. И живем по-жидовски, и думаем по-жидовски. Я вот деньги, как жмот, на шахтерах варю, зарплату им не выплачиваю, шахты не ремонтирую. У меня в Воркуте авария, тридцать мужиков под землей осталось. Мой грех. Как буду отмаливать? Вернусь из этого гребано-го плавания, полечу в Воркуту, всех вдов и сирот озолочу. Может, простится грех-то?.. Только бы Луизка не узнала, — поспешно добавил он. — Совсем задолбала баба!

Есаул остановил его жестом, дотянувшись сквозь ветку. Нельзя было нарушать тишину. Можно было спугнуть медведя, который поднялся с нагретой лежки, бесшумно пробирался в лесу, чутко тянулся на сладостные ароматы молодого овса. Его приближение улавливал Есаул лобным оком, угадывая зверя среди древесных стволов, чувствуя его грациозно-тяжкую поступь, жаркие стуки могучего сердца, перекаты железных мышц.

Медведь возник на опушке, как сгусток тьмы, отделившись от зыбкого мрака деревьев. Сначала темное пятно оставалось недвижным — медведь озирался, затягивал воздух ночи, стараясь различить среди травяных и древесных запахов дуновение опасности. Пятно стало медленно двигаться вдоль делянки, почти сливаясь с опушкой. Переместилось в сизую гущу колосьев, где было больше пространства и лунного света. И зверь стал виден.

Есаул ощущал непомерную силу и грацию зверя. Видел слабый блеск жесткой шерсти, отражавшей луну. Чувствовал восхитительную гармонию мира, в которой медведь вместе с травами, ночными цветами, туманной луной был свидетельством вселенской красоты и божьего промысла. Ствол карабина на древесном суку не являлся орудием убийства — был вписан в эту гармонию, отражал тонкий лучик луны, сливался с веткой сосны.

Медведь остановился среди делянки, освещенный луной, отбрасывая прозрачную тень. В шерстяной голове угадывались небольшие, полные лунного света глаза, мокрый, чутко нюхающий кожаный нос. Он поднялся на задние лапы и сел, став похожим на огромного человека. Есаул подумал, что медведь напоминает Франца Малютку — такой же раскормленный торс, могучие плечи, маленькая заостренная голова. Медведь снова упал на четыре лапы, стал есть овес. Было слышно чавканье, шелест метелок.

Есаула охватило волнение. Зверь медленно приближался, все отчетливее виднелся среди тускло-серебристой делянки, слабо освещенный луной. Благоговейное созерцание и молитвенное восхищение сменились азартом охотника, к которому приближалась добыча. Гармония мира не распалась, но в ней обнаружились натянутые струны, соединявшие ствол карабина с медведем, луну с вороненым стволом, заряженные в обойму патроны с бьющимся сердцем зверя.

Малютка на соседнем суку был зачарован, словно ему навстречу вышел из леса брат, с которым он не виделся миллионы лет, и теперь на лесной опушке состоялась долгожданная встреча. Есаул чувствовал их реликтовую древнюю связь, тотемное родство.

Медведь приближался. Все ярче под лунным светом загоралась его стеклянная шерсть, все отчетливей проступали его выпуклости и углубления, в одно из которых ворвется разрывная пуля, превращая жаркую сердцевину зверя в фонтан боли и разрушения.

Он начал осторожно поднимать карабин. Малютка потянулся навстречу брату, сместил на ветке центр тяжести своего огромного тела. Сук затрещал, обломился. Малютка с грохотом, успевая материться, проваливался сквозь сосну на землю. Плюхнулся в овес, распластываясь в колосьях, медленно подымаясь. Медведь вначале отпрыгнул, оттолкнувшись, как на рессорах, четырьмя лапами, а потом, словно его толкнула мощная катапульта, ринулся на Малютку. Они столкнулись, оба с рычаньем, хрипом. Обнялись, как борцы, и стали качать друг друга, делали подножки, вывертывались. Казалось, в хрипе медведя слышится мат, но это не ругань ненависти, а избыток радостных чувств. Долгожданная для обоих встреча состоялась. Под луной, окруженные лесом, они целовались и топали, совершая на овсяном поле ритуальный языческий танец.

Все длилось секунды. Схватив карабин, Есаул соскользнул с сосны. Кинулся на помощь Малютке. Видел, как одолевает медведь, как лапища выдирает из спины человека то ли клок одежды, то ли сочный лоскут мяса. Подскочил, просунул ствол под мышку Малютке, упираясь в давящее косматое туловище. Нажал на крючок, изрыгая из карабина огонь, разящие многократные удары, отбросившие зверя. Медведь упал навзничь, как человек, лапами вверх. Малютка как куль отвалился в сторону. Есаул, наклоняясь к медведю, разрядил в него остаток обоймы.

Медведь издох. Над полем, насыщенное лунным светом, плыло облачко дыма. Малютка тяжело поднялся. В ночном воздухе пахло медовым овсом, сгоревшим порохом, парной развороченной плотью и зловоньем страха, которое исходило от Малютки. И уже выбегали на опушку егеря, гремел мотором вездеход, вырывая лучами гривы овса.

— Ты меня спас, — сипло сказал Малютка. — Я теперь твой должник по жизни. Проси чего хочешь.

— Порвал тебя зверь? — Есаул осматривал помятую фигуру Малютки.