Теплоход «Иосиф Бродский» - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 118

С этими словами Президент Парфирий мечтательно забылся, словно вновь увидел ту сумрачную подворотню у Литейного, драгоценные переливы струи, так странно изменившие течение его судьбы.

— Дорогой Савл. — Луиза Кипчак залезла мизинцем ноги в ухо Куприянова и создавала там нежный шелест, от которого у мечтательного Куприянова кружилась голова, — ему казалось, что это шелестят крылышки его незабвенной Сити. — А почему бы вам не поведать нам историю, которая подняла вас на вершину вашей славы? Вы бросили вызов беспощадному времени, которое обращает дворцы в руины, царства в прах, могущественных властителей в горстку пыли. Времени, что испещряет лицо красавицы морщинами старости, превращает красоту в уродство, бал жизни в ритуал погребения. Как вы стали прославленным кутюрье и несравненным генным инженером?

Савл Зайсман, искурив вместе с табаком кальяна крошку наркотической смолы, свободно перемещался по шкале эволюции, носился в замкнутом круге бессчетных воплощений. Он становился то вирусом гриппа в легких Наполеона, помешавшего тому выиграть битву при Ватерлоо. То раковой опухолью в голове Нерона, заставлявшей императора искать средства от боли, что и побудило его сжечь Рим — эту злокачественную опухоль древнего мира. То он становился княгиней Ольгой в ее первую брачную ночь с князем Игорем, когда того посетило бессилие. То Хемингуэем, приступающим к написанию повести «Там, в Мичигане», когда у писателя завязалась переписка с Гертрудой Стайн. Савл Зайсман не сразу соскочил с этой восхитительной карусели, но, соскочив, произнес:

— Вы знаете мое родство со Львом Давыдовичем Троцким. Это родство не помешало мне в советское время получить достойное образование. Я окончил университет, географический факультет и увлекся изучением Антарктиды. Меня, молодого ученого, направили в антарктическую экспедицию, где я изучал шельфовые льды на берегу Принцессы Марты. Когда основная часть экспедиции на вездеходе направилась к Южному полюсу водружать там советский флаг, я предпринял одиночную прогулку вдоль берега к прибрежному леднику, постепенно сползавшему в океан. Было предвечернее время, когда низкое солнце бросало косые лучи, делающие ледник прозрачным. Двигаясь по берегу моря Лазарева, я вдруг увидел потрясшее меня зрелище. В гигантскую глыбу льда, нависшую над океаном, прозрачную, как зеленоватое стекло, были вморожены две человеческие фигуры, громадных размеров мужчина и женщина. Это были великаны, метров по пятнадцать ростом, абсолютно голые, в позах соития. Видимо в этот момент их и застало всемирное оледенение. Их лица были прекрасны, выражали высший момент сладострастия. Мужчина обнимал женщину, впишись в ее рот губами. Она охватила его ногами, плотно сжимая пятками, желая продлить вспышку блаженства. Эта вспышка и совпала с моментом их смерти, придав их лицам выражение эпической одухотворенности. Я был поражен, не мог налюбоваться. Сквозь слой прозрачного льда были видны великолепные груди великанши, ее золотые кудри, малая часть которых проступала сквозь лед. Могучая мускулатура мужчины, часть фаллоса, скрытого в женщине. У меня мелькнула мысль, что в его семенниках, сбереженное во льду, еще хранится семя, от которого могло бы произрасти поколение совершенных, огромного роста людей, населявших планету в мифологические времена. О чем, между прочим, в своих трудах писала мадам Блаватская. Я загорелся желанием вернуть на землю это племя великанов, добыть замороженное семя и в условиях лаборатории приступить к эксперименту взращивания. Вскарабкался на ледовую глыбу, срезал прядь женских волос, которые напоминали золотые нити, какими расцвечивают праздничные ризы патриархов. Вернулся на базу, чтобы сообщить о своем открытии и побудить товарищей отложить все остальные исследования и начать выпиливать из ледника драгоценную глыбу. Но экспедиция еще не вернулась с Южного полюса. А когда на следуй ющий день я вновь отправился к заповедному месту, моим глазам открылась горькая картина. Глыба с вмороженными великанами отломилась от ледника и уплывала в виде айсберга в холодном морском течении. Я смотрел, как переливается лед, как покачиваются в нем тела, будто продолжается их любовная встреча. Увы, они были потеряны для науки. Их уносило холодным Бенгальским течением в сторону Южной Африки, где айсберг неминуемо растает, великаны канут в море, став добычей прожорливых рыб. Я мог лишь с горечью провожать их в последнее странствие, радуясь тому, что сберег пучок золотых волос. С этого момента я оставил географию и посвятил себя изучению древних преданий, мифов, археологических свидетельств существования древней совершенной расы людей, которых в последующие тысячелетия постигла порча, они уменьшились в размерах, утратили совершенство, сократили срок своего пребывания на земле. Я изучал фольклор, ритуальные приемы, священные наряды жрецов. Последнее позволило мне стать непревзойденным кутюрье, использующим в своих коллекциях магическую эстетику древности. Но главное мое дело — воссоздание совершенного человека. Оказывается, той же идеей был увлечен мой прадедушка Лев Давыдович. Когда началась горбачевская перестройка, я уехал в Америку и там основал сначала лабораторию, а потом и корпорацию, производящую биотехнологии. Мы находимся накануне великой эры. Пусть не сегодня, но завтра я воскрешу своего великого прадеда и добуду у него «Формулу великого генетического преобразования России».

Он умолк, лег на живот и стал сотрясаться, воображая себя доисторическим великаном, обнимающим могучую подругу на берегу теплой лагуны в момент, когда уже подлетал к земле гигантский метеорит и гасил жаркое солнце.

— Ну а ты, Василий, — обратился к Есаулу Президент Парфирий, — позабавь и ты нас своей историей. Как ты дошел до жизни такой?

Все это время Есаул мучительно наблюдал за Президентом Парфирием. Старался разглядеть на его миловидном лице признаки душевных борений. Намеки на то, что принятое им решение не окончательно, подлежит пересмотру. Что великое дело, ради которого все эти годы они сражались и жертвовали, не предано.

Его «лобный глаз» был зорок и прозорлив. Он тщательно следил за тем, чтобы служители в восточных чувяках и шелковых тюрбанах в легкий табак кальяна не добавляли наркотическую смесь. Разум оставался светел. Хотя дым, витавший под сводами курильни, насыщенный «экстази», героиновой смолкой, гарью конопляных семян, слегка возбуждал. Но это сообщало его «сокровенному оку» дополнительную прозорливость. Казалось, закрывавшая глазницу костяная пластина исчезла и вместо нее был вставлен окуляр голубоватой просветленной оптики. Сквозь эту магическую оптику он видел Афганистан, картины и зрелища «афганского похода».

Штаб 40-й армии — янтарный дворец на горе, окруженный цветущими яблонями, с серпантином, изящным порталом, где на третьем этаже, в золоченой стойке резного бара, сохранилось пулевое отверстие, — место, где был застрелен Амин. Клубящийся черный вар кабульской толпы, нескончаемо бредущей по Май-ванду, — кожаный мешок водоиоши, голубое лезвие брадобрея, медные весы духанщика, горы изюма, урюка и черного чая, лазуриты и яшмы в ювелирной лавке, черно-красные ковры, брошенные на проезжую часть, фиолетовый недобрый глаз под чалмой, таинственная прелесть укрытого в паранджу молодого женского тела, и над всем — зеленый, изразцовый, как огромный стебель хвоща, минарет мечети Пули Хишти. Ущелье Саланг, охваченное кручами, с крохотными, как гнезда ласточек, кишлаками, мимо которых катят «наливники», трейлеры, разукрашенные грузовики, — «барбухайки», платформы с танками, и внезапно ущелье окутывает дым перестрелки, электросваркой мерцают на горе пулеметы, горит с двух концов колонна, и водитель, словно пылающий факел, выпадает из кабины под кручу. Ущелье Панджшер в районе Киджо-ля, седая поднебесная осыпь с глубокими, у самой вершины пещерами, где грохочут ДШК душманов, танки выкуривают их из укрытий, бьют, задрав пушки, прямой наводкой, возвращаются пополнить боезапас, утыканные, как ежи, вонзившимися в броню стальными сердечниками. Сладкий дым очага, глинобитный, телесно-золотистый дувал, пыльные овцы на солнце, в белоснежных балахонах — краснолицые чернобородые крестьяне с кетменями на плечах, женщины в безликих накидках, как дивные цветы, — голубая, зеленая, желтая — плывут вдоль горячей стены. Грохот вертолетов, скребущих рыжее небо Герата, пыльные розы под гусеницами БМП, осторожная колонна втягивается в мятежный район Девачу, и тупой железный удар, от которого ноют кости, — подорвалась головная машина, вялый дым, отскочивший каток. Кандагар, похожий на лоскутное цветное одеяло, — голошение рынков, заунывные молитвы мечетей, моторикши, похожие на резные табакерки, трофейные английские пушки на «Черной площади», застава ГСМ с металлическими, пробитыми пулями баками, и ночью над пепельной безмолвной равниной с остатками виноградников и разбитыми вдребезги кишлаками мертвенно плывут осветительные бомбы, как оранжевые дыни, рождая в душах тоску и предчувствие смерти. Лашкаргах с развалинами крепости и аркой, построенной Александром Македонским, от которой открывается унылая бесконечная степь, предвестье пустыни, и солдаты в панамах развели под аркой костер, жарят подорвавшегося на мине барана. Пустыня Регистан, красная как Марс, катит барханы до Пакистанской границы, вертолет, завидев черточку каравана, снижается, делает очередь из курсового пулемета, и спецназ бежит по песку к тощим пыльным верблюдам, обыскивает переметные сумки, и погонщик-белудж, черный как смола, что-то испуганно и невнятно бормочет.