Среди пуль - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 35

Это уже было однажды. Невысокий, похожий на фарфорового болванчика шеф безопасности поведал ему тайну Андропова, мистический проект «Ливанский кедр», который обернулся крушением страны. Теперь другой разведчик повторяет его похожие на бред словеса.

Пульсировала, источала яды и сукровь, в синих потеках и слизи огромная малиновая почка, помещенная в стеклянный небоскреб. Качалось огромное, на цепях, чугунное ядро, пролетая от Балтики до Кавказа, ударяя в тундру и Уральский хребет, проламывая кости и череп опрокинутой навзничь стране. Шипела, слепила вольтова дуга, дымилась живая плоть, когда к ней прижимали раскаленные докрасна двутавры, скрепляя болтами и скобами переломанные мышцы и кости. Чадил Белый дом на набережной, превращенный в черный, источающий жирный дым крематорий, покрывая белые камни соборов рыхлой копотью. Лежал на белом снегу, в бескрайнем морозном поле огромный заколотый боров, оскалив клыки, спуская вялую кровь в окрестные озера и реки, и кружили над падалью голодные черные птицы.

Белосельцев смотрел на фронтового товарища, и уже не было на нем фарфоровой маски, а было знакомое, с красивым загаром лицо, легкомысленное и веселое.

– Понимаю, – сказал Каретный, – у тебя есть много вопросов. Но не сейчас. Давай поработаем вместе. Собственно, ты уже начал работать, внедряясь в ряды оппозиции. Знаешь, давай-ка уйдем отсюда. Перейдем в соседнее помещение. Там собрались определенные люди. Они могут показаться странными. А что не странно? Может быть, те гератские сосны, мимо которых ты тянул меня на трассе в расположение сто первого полка?

И снова возникло зеленое афганское небо, красные придорожные сосны и на гаснущей далекой горе ослепительный слиток вершины.

Узкими переходами, крутыми лестницами они двигались по белокаменным палатам, которые и впрямь напоминали ковчег, из множества палуб, этажей, тесных галерей, просторных гостиных и крохотных келий. В одной из них сидела его милая. В других размещались неведомые службы, временами слышалась иностранная речь, раздавалась негромкая музыка, в полуоткрытых дверях голубели мониторы, и молодые молчаливые люди в одинаковых белых рубашках и тонких галстуках переносили из кабинета в кабинет папки и разноцветные паспарту.

Они вошли в просторную комнату со сводчатыми потолками, напоминавшую княжьи покои. Стены, бело-сахарные, без единой картины или украшения, были так чисты, что возникало пугающее ощущение их отсутствия. Посредине стоял массивный дубовый стол, были расставлены старинные кресла, а по мягкому, скрадывающему шаги ковру расхаживали люди, парами, в одиночку. Было видно, что они знакомы, все приглашены по единому настоянию, для общего дела. Не в первый раз встречаются в этих старинных покоях.

– Мы встанем с краешку и будем смотреть, – сказал Каретный. – Смотреть на них одно удовольствие! – В его насмешке было легкое превосходство высшего существа, терпящего капризы и странности существ простейших.

Белосельцев наблюдал, как движутся гости на фоне белых стен, отбрасывая на них голубоватые тени.

Было ощущение, что он их уже видел прежде, они известны ему по страшным дням катастрофы. Стерильная белизна, мимо которой они проходили, создавала иллюзию сна или наркотического обморока, а сами они казались видениями.

Подле них задержалась костлявая болезненная старуха в черном аскетическом платье. Ее волосы были полурастрепаны, казались посыпанными пеплом. В склеротических, с изуродованными суставами пальцах дымилась сигарета. Она жадно, по-солдатски, затягивалась, сипло выдыхая дым, обнажая прокуренные желтые зубы.

– Вы знаете, Андрей Дмитриевич является мне часто во сне. Я уже привыкла, если какие-то осложнения в политике, какой-то очередной кризис, Андрей Дмитриевич приходит ко мне и высказывает свое отношение. Вот недавно, вы знаете, были слушания в этом хасбулатовском сумасшедшем парламенте по поводу Черноморского флота, и эти фашиствующие бабурины, исаковы, константиновы затеяли очередной скандал, чреватый войной с Украиной. Так мне явился во сне Андрей Дмитриевич и сказал, чтоб я позвонила президенту. Пусть не уступает шовинистам, вплоть до разгона парламента. И я позвонила!

Она была знакома Белосельцеву по страшным дням катастрофы. Эти слова она говорила маленькому надменному человеку, который стоял перед ней, заложив по-наполеоновски руку за спину. Его тревожные, бегающие по сторонам глаза искали кого-то, кого-то опасались, кому-то желали понравиться. Каблуки его были вдвое выше обычных, и его губастый усмехающийся рот выражал вечную неутоленность, нездоровье, едкую иронию и скрытый испуг. Маленький человек был главным управителем телевидения, которое несколько лет кряду мучило ежедневно людей, было для Белосельцева источником непрерывных унижений и оскорблений. Теперь, узнав в этом лилипутообразном человечке своего мучителя, Белосельцев удивился, как этот слабый, неуверенный, разъедаемый честолюбием коротыш мог обрести такую власть над сознанием и волей людей.

Белосельцев узнал еще одного, проходившего близко и почти задевшего его локтем. Этот высокий, поразительно тонкий, червеобразный субъект был известным пародистом и комиком, высмеивающим приверженцев прежнего строя, смешно издевавшимся над пожилыми фронтовиками и упрямыми ветеранами. Его лишенное плоти туловище, похожие на макаронины ноги постоянно вздрагивали, трепетали и ходили взад-вперед внутри тесных брюк и пиджака, словно одежда была смазана маслом или скользкой слизью, а сам он старался выползти из нее, извивался, вытягивая маленькую костяную головку с глазами злой ящерицы.

– Если трубку и кавказскую личину Хасбулатова скрестить с усами и голенищами Руцкого, то и выйдет вылитый Сталин. Чтобы не допустить возвращения Сталина, мы должны сбрить у Руцкого усы, а трубку Хасбулатова вогнать ему в зад. Когда я гуляю перед сном в переулке, я смотрю на фонари и представляю на них Анпилова, Макашова и эту чеченскую истеричку Сажи. Я даже сочинил презабавный стишок «Фонарщик», хочу его напечатать в «Литературной газете».

Он наклонился к собеседнику и стал читать стишок. Собеседник, известный экономист-реформист, тугой, грудастый, длинноносый, похожий на пеликана, что-то урчал и курлыкал. Энергично двигал и дышал носом, и казалось, он держит в клюве живую добычу, рыбу или лягушку, треплет ее и проглатывает.

Белосельцев смотрел на Каретного, стараясь понять его роль и значение. Тот стоял поодаль, стройный, элегантный, сдержанно-благожелательный. Присутствующие гости не подходили к нему, но издали слегка кивали, делали приветствия бровями, глазами, здоровались беззвучно одними губами. Было видно, что его знают, признают за ним важную роль, но не включают в свое броуновское кружение по залу. Он был как мажордом, следящий за распорядком, был хозяин помещения, которое приготовил и обставил для гостей.

Еще одна пара приближалась, бесшумно скользя по ковру. И их узнал Белосельцев. Один был президентский советник, белозубый, бородатый, чернявый. Его восточный армянский лик был обольстительно-приветлив, приторно-сладок. А гибкие движения откормленного кота выражали желание очаровать собеседника. Он был славен тем, что побуждал президента к беспощадным мерам по отношению к оппозиции, толкал его к диктатуре. Второй был также легко узнаваем, хотя был облачен не в маршальский авиационный мундир, а в партикулярный костюм. Казалось, уголки его губ были подвязаны на веревочках, как маленькие колбаски. Они все время приподнимались, будто кто-то тянул за веревочку, и тогда создавалось впечатление, что маршал улыбается. Он мог говорить о серьезном, даже трагическом, но веревочки натягивались, и маршал нелепо улыбался, хотя глаза его оставались беспощадны и злы.