Пепел - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 66

Суздальцев услышал жужжание, увидел промелькнувшую у глаз тень. Еще одна с жужжаньем промчалась, тускло сверкнув на солнце. Он увидел, как на окровавленный бок верблюда села большая сине-зеленая муха. Следом прилетела другая, блестящая, как крохотный слиток. Мухи летели из пустыни, плюхались на окровавленные трупы, жадно шарили лапками, начинали сосать. Пустыня, казавшаяся неодушевленной, ожила, почуяв запах крови. Поодиночке, тусклыми роями летели насекомые, падали на убитых людей и животных, на теплые раны, на сочные внутренности и обрубки костей, принимались за жуткое пиршество. Суздальцев почувствовал больной удар в щеку. Муха приняла его за мертвеца, ползла по щеке, в поисках раны. Испугавшись, с чувством омерзения, боясь раздавить жирное насекомое, он смахнул муху. Крутанул головой, заморгал глазами, словно хотел подать насекомым знак, что он живой, что его кровь запечатана в сосудах, что им не отыскать на нем раны. Они шли с майором среди летящих мух, глядя, как на верблюдах и на людях, вокруг ран, словно вокруг водопоя, копошатся зелено-синие насекомые.

— Посмотри! — подозвал Суздальцева полковник, наклонившийся над телом погонщика. Суздальцев приблизился. Погонщик в зеленоватом балахоне, в широких шароварах плоско лежал на бархане, вытянув по швам длинные руки. Его грудь под полотняной рубашкой была в крови. На открытой шее виднелась золотая цепочка с брелоком. Под черными красивыми усами приоткрылся в улыбке рот, и в нем блестели зубы. Под полузакрытыми веками сонные, с поволокой, отражали солнце глаза. Чалма с головы отвалилась, лежала на песке, и голова с короткой стрижкой была открыта. Эта голова была черно-белой, словно по ней, ото лба к затылку, провели валиком с белой краской. И эту черно-белую, словно из двух половин состоящую голову, и красивые, чуть загнутые на концах усы, и улыбающийся белозубый рот узнал Суздальцев. Это был доктор Хафиз, офицер разведки, с кем познакомились в Ташкенте, несколько раз встречались в Кабуле, в штаб-квартире ХАДа, все последние месяцы обменивались агентурными донесениями о продвижении караванов, о перемещении партии «стингеров», надеясь на скорую встречу в Лашкаргахе. Теперь доктор Хафиз, бесценный агент, лежал на бархане, убитый русским снарядом по приказу Суздальцева. Оба они, полковник и Суздальцев, проиграли схватку с пакистанской разведкой, с афганским шахидом Дарвешем, который под пыткой током указал им ложную цель. Их руками расправился с опасным врагом и теперь, торжествуя, готовится к смерти, ожидая в вертолете их возвращения.

Суздальцев испытал бесшумный удар тьмы, словно солнце померкло и остановилось в небе, как во времена Иисуса Навина. Из жизни Суздальцева кто-то вырвал и унес непрожитый им отрезок, образовав в непрерывном времени черную скважину, в которую бесследно канула часть его бытия. Эту часть отобрал у него тот, кто даровал ему некогда жизнь, а теперь отнял назад драгоценный отрезок. Этот испепеленный отрезок он будет ощущать всю остальную жизнь, как рубец в сердце, как пропущенное и недостижимое чудо, как источник необъяснимой тоски.

Четыре солдата, взявшись за углы ковра, несли Хафиза к вертолету. Суздальцев шагал сбоку, глядя, как спокойно, вытянув руки и приоткрыв глаза, лежит на ковре доктор, словно дремлет после тяжелых трудов. Узоры ковра состояли из сине-золотых геометрических фигур, вытканных на вишневом фоне, и повторяли древний орнамент народов, населявших страну во времена Александра Македонского. Народы бесследно исчезли, оставив после себя загадочную геометрию синих треугольников и золотых меандров на вишневом, мерцавшем ворсинками поле.

Остальные солдаты, покидая побоище, несли, прижимая к груди, стопки тарелок, держали за ручки уцелевшие «кассетники», нацепили на запястья множество контрабандных часов. Один из них вышагивал со счастливым лицом, неся электрический вентилятор, окруженный хромированной сеткой. И Суздальцев с ошеломляющей ясностью вспомнил, что когда-то он, юный, восторженный, нес на руках двух милых новорожденных ягнят, у дороги ярко желтели пижмы, пахло близкой осенью, и девушка впереди, еще неузнанная, незнакомая, пестрела своим цветастым сарафаном…

Он ждал с нетерпением возвращения Ольги. Пугался мысли, что она не приедет. Что он мог показаться ей забавным чудаком, странным отшельником, интерес к которому сразу пропал, едва автобус тронулся с места. Унес ее к московским друзьям и поклонникам, среди которых едва ли она вспомнит о пролетевшей сойке, перебежавшей дорогу белке. Об утлой избушке, где каждый предмет говорит о бедности, скудности, о мучительной, в трудах и лишениях, жизни. Он мучился, сомневался и влюблялся все больше. Вспоминал ее вишневые с позолотой глаза. Ее темные, с синим и серебряным блеском волосы. Вырез ее сарафана, куда упала красная ягодка малины. Ее крепкие белые ноги, когда она поливала половицы водой и стояла к нему спиной, окруженная солнечным блеском.

Село, между тем, жило своими новостями. Верка и ее вернувшийся из армии муж уехали куда-то на север, на обильные заработки. Принимался гореть магазин сельпо, но его отстояли, и все подозрения в адрес продавщицы не подтвердились, ибо выручка сохранилась в целости. И еще — исчезла бесследно Анюта Девятый Дьявол. Племянница уехала на полдня в город, а вернулась, и Анюты след простыл. Ее искали в соседних деревнях, на дорогах, по маршрутам автобусов. Заявляли в милицию, прочесывали окрестные леса. Ее не было, и кто-то сказал, что ее забрал к себе Поликарпушка, и искать ее бесполезно. Она находится там, откуда не возвращаются, и им там хорошо и спокойно.

Настала суббота. Народ вышел копать картошку. Стоял чудесный теплый день с бледно-синими небесами, солнечными лесами, которые голубели вокруг сквозь едва заметную золотистую дымку. Этот золотистый, едва ощутимый цвет близкой осени был повсюду — в палисадниках с «золотыми шарами», в тяжелых недвижных садах с повисшими от плодов ветвями, в темной реке, в которую вдруг падал желтый лист, и его сносило среди темных, с золотистой сердцевиной воронок.

На огородах было людно: мужчины, женщины, дети. Слышался звон ударявших в ведро клубней. Мужики лопатами ударяли в гряды, выворачивали комья земли с розовевшими гроздьями картошки. Женщины обирали клубни, сыпали сначала в ведра, а когда ведро наполнялось, перетряхивали его в мешок. Мешки стояли по всему огороду, и мужчины с кряканьем взваливали их на спины, несли в избу, опускали богатство в прохладный подпол.

Суздальцев и тетя Поля собрались в огород. Тетя Поля очень ослабела за последние дни. Похудела, тяжело дышала, отирала платком бледный влажный лоб. Ее глаза смотрели с тайной тоской и беззащитностью, словно она видела что-то близкое, неизбежное, тягостное, от чего не было защиты и спасения.

— Может, останешься, полежишь, — сказал Суздальцев, видя, как она с трудом достает из сарая пустые мешки, вытаскивает из сундука связку бечевок. — Я и без тебя управлюсь.

— Что ж мне, помирать ложиться? — сердито ответила она. — В работе разойдусь, полегчает. Работа — лучший дохтур.

Они вышли в огород. Картофельная ботва начинала чернеть, тянулись тучные гряды. Суздальцев всадил лопату под крайний куст, вывернул землю. Держал на лопате обильную сиреневую гроздь клубней. Тетя Поля потянула за ботву, выволакивая клубни на открытое место. Собиралась нагнуться, чтобы отломать картофелины от стеблей, но охнула, отпустила ботву. Стояла, покачиваясь, среди огорода, поводя невидящими глазами. Суздальцев поддержал ее, подставил ей перевернутое вверх дном ведро.