Надпись - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 48

- Моя вторая миссионерская поездка была в Полинезию, на острова, где когда-то жил Миклухо-Маклай, а позже обосновался Гоген. Огромный душистый океан, то солнечно-лазурный и нежный, то черно-кипящий и грозный. Рядом с миссией высились пальмы с кокосами, на деревьях верещали и хлопали крыльями изумрудно-алые носатые птицы. Помню, как меня вызвали в стойбище туземцев, недалеко от побережья. Там рожала женщина, мучилась, не могла разродиться. Я помогла ей, приняла ребенка, обрезала пуповину. Роженица, едва пришла в себя, подхватила младенца, пошла на берег океана, усыпанный белым горячим песком. Вываляла в песке сначала ребенка, а потом себя, чтобы целебный раскаленный песок исключил заражение. Помню, как они лежали на берегу словно в сверкающем сахаре, только ребенок открывал свой маленький красный зев. Я славила Господа за то, что есть и моя доля в рождении этого чудного младенца…

Коробейников испытывал странное головокружение, как если бы его жизнь протекала одновременно в двух несопоставимых измерениях, в которых существовали два разных пространства, тянулись два разных времени. Эти голубые лагуны с солнечным белоснежным песком, на которых нежились смугло-фиолетовые, похожие на шелковистых животных женщины, играя перламутровыми раковинами. Тася в матерчатых белых туфлях шла по песку, кланяясь, улыбаясь этим ленивым грациозным красавицам. А в это время в России начиналась война, немецкие танки рвались к Москве, его, Коробейникова, отец оставил университетскую кафедру, нарядился в долгополую шинель и ушел добровольцем на фронт. Тем же месяцем дядя Петя получил освобождение из лагеря и, когда ему зачитали указ, от радости, на пороге барака, умер от разрыва сердца.

- Началась война, японская армия высаживалась на островах, и мы очень волновались, слушая сводки с войны. За нами приплыл английский эсминец, забрал на борт сотрудников миссии и поплыл в Австралию. Океан был бурный, ужасный. Я страшно боялась, что мы повстречаемся с японским флотом, будет бой, и эсминец погибнет. Ночью я вышла на палубу. Была страшная тьма. Волны перехлестывали через борт. Я встала на колени на железную мокрую палубу и взмолилась, чтобы Господь пощадил меня, избавил от ужасной смерти в пучине. Впереди, среди вихрей и волн, что-то слабо засияло, будто зажегся маяк. Я знала, что это Господь идет впереди корабля по водам и указывает путь ко спасению…

Коробейникову было мучительно-странно. Будто раздвоенный мир был разделен непроницаемой прозрачной мембраной, и одна половина мира не ведала о другой. Жила по собственным законам страдания, веры, любви, позволяя другой половине гибнуть, верить, спасаться. Той ночью, когда английский эсминец рассекал своей сталью кипящие воды Индийского океана и русская женщина на клепаной палубе, ухватившись за мокрые поручни, о чем-то страстно молила, той же ночью его отец бежал в сталинградской степи навстречу мерцающим вспышкам, падал, пробитый пулей, остывал под синей холодной звездой, вмерзая в окровавленный наст. Тасина мать, тетя Маня, умирала в блокадном Ленинграде. Шатаясь на распухших ногах, несла на груди под шубейкой крохотный ломтик хлеба. Близко, в розовом инее, жутко и грозно вздымалась ростральная колонна, чернел в снегу замерзший ребенок.

- В Австралии я все так же служила Богу, занималась проповедью среди аборигенов. Как могла, облегчала их быт. Помню, однажды меня вызвали в поселение, где умирал ребенок. Я взяла с собой аптечку и Евангелие. Скоро была в хижине, где несчастная мать, в окружении родственников, держала в руках дитя. Оно было без сознания. Меня умоляли помочь. Я дала младенцу простой аспирин и стала читать Евангелие, то место, где описывается исцеление Лазаря. И, о чудо, - от простой таблетки аспирина жар быстро спал. Ребенок был вырван у смерти, заснул на груди у матери. Через несколько дней меня пригласили в то же селение. В мою честь была устроена трапеза. Мне подали на сковородке какое-то экзотическое блюдо. К моему ужасу, это была огромная запеченная гусеница. Чтобы не обидеть хозяев я, давясь, моля Бога, чтобы меня не стошнило, съела угощение. После этого многие из этих аборигенов уверовали…

А в эти же самые годы Вера работала и лагере на лесоповале, и какие-то охранники, напившись, пытались ее изнасиловать. Дядя Коля и тетя Катя, каждые в своей зоне, пилили доски, убирали на полях гнилую картошку, ходили строем в столовую, где в мутной бурде плавали листки капусты. Мать Коробейникова, архитектор, молодая вдова, приехала в отбитый у немцев Смоленск, где пылали пожары и в развалинах было множество смятых железных кроватей. По ее чертежам прокладывался водопровод, размещались пекарни, и на черном небе, среди обгорелых труб, полыхало огромное зарево. Коробейников слушал Тасю, глядя на ее крупное, благообразное лицо, красивую седую прическу, и думал, что она потратила свою жизнь, телесную и духовную свежесть на других людей, живущих в иных, бесконечно далеких странах, в то время как Родина горела, обливалась кровью и мучилась.

- Ну а последние десять лет я живу безмятежно. В нашем баптистском районе у меня своя уютная однокомнатная квартира, относительный достаток, покой. Я много молюсь, много читаю. Много размышляю о том, почему Господь таким образом распорядился моей судьбой. Благодарю Его за то, что он позволил мне всю жизнь провести в служении Его святым заповедям…

А в это время здесь, в Москве, старились и умирали любимые старики. По одному выпадали из жизни, как могучие истлевшие дубы.

Три сестры, накрытые теплым, великолепным австралийским покрывалом, молчали, сблизив похожие постарелые лица. Но их сближение было мнимым. Между ними присутствовало прожитое по-разному время, поместившее их в две несопоставимые истории.

- Скажи, - обратилась мать, - а что ты знаешь о Шурочке и о дяде Васе? Ведь Шурочка, совсем еще мальчик, с Белым войском ушел в Бессарабию. Сгинул где-то, не то в Югославии, не то в Болгарии. А дядя Вася уплыл пароходом в Стамбул, писал из Парижа, когда еще доходили письма, а потом замолчал. Ты о них ничего не знаешь?

- Дядя Шура попал в Чехословакию и прислал мне оттуда письмо. Он очень болел, кажется, чахоткой. Рассказал в письме, что шел однажды по пражской улице и услышал из окон религиозное пение. Это были баптисты. Они его приняли, и через них он узнал обо мне. Но потом началась война, Прагу заняли немцы, и я потеряла его след. Дядя Вася жил в Париже и работал таксистом. Потом переехал в Америку, в Калифорнию, в Голливуде работал лифтером. Он обнищал и очень хворал. Звал меня к себе, чтобы я за ним ухаживала. Но я была занята миссионерской работой, и он умер один, в окрестностях Сан-Франциско.

- Но как же можно, Тася? Они оба нуждались в тебе, звали. Ты не откликнулась на их зов о помощи. - Тетя Вера изумленно, с возмущением воздела брови, округлила глаза, став похожа на большую сердитую куропатку.

Тася сжала губы, насупилась и замкнулась, словно произнесенные резкие слова напугали ее.

- Я была слишком предана Богу, не могла отказать в служении, - сухо произнесла она. - К тому же я находилась сначала в Африке, а затем в Полинезии.

Все трое молчали. Коробейников чувствовал, как возникло между ними отчуждение.

- Тасенька, ты так долго к нам добиралась, - нежно и трепетно произнесла бабушка. - Таня, Вера, положите ее отдохнуть. Она очень, очень устала.