Надпись - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 136

В дверь кельи постучали. Просунулась худая небритая голова, и хрипловатый простуженный голос произнес:

- Батюшка, печь в церкви протоплена. Благословите к службе звонить…

- Сейчас, сейчас, Анатолий… - Отец Лев останавливал вторжение, прося новоявленного визитера подождать. - Видите, отец Филипп, Господь не выдержал ваших философствований и послал звонаря Анатолия прервать ваши опасные и еретические мудрствования. - Но, говоря это, отец Лев благоволил странному мыслителю, чьи небесные идеи растревожили омертвелое пространство окрестных лесов и притихших деревень, разволновали богословское сознание отца Льва. - Ты, Миша, ступай на колокольню с Анатолием, позвони. У тебя сегодня такой день, что твои звоны далеко слышны будут. А этот сомнительный разговор мы продолжим позднее.

С костлявым невеселым мужиком Коробейников поднялся на колокольню, где в сквозных холодных проемах на деревянной балке висел единственный колокол. И за этим колоколом с высоты открывалась неоглядная ширь, холодная, светлая, перламутровая, - розовые, парящие перелески, темно-синие далекие ельники, лоскутья изумрудно-зеленой озими, каленая, гончарная пашня. Вились дороги, просвечивали сквозь студеный воздух далекие деревни, и над всем реял холодный свет размытого солнца, окруженного зимней радугой. Это зрелище прекрасной, перламутровой земли было продолжением утренней радости, и хотелось кинуться в чудесные дали, не упасть, а на сизых голубиных крыльях метнуться в сияющий воздух, где тебя подхватит и унесет ликующий дух.

- Сперва три раза медленно вдарю, с задержкой, - произнес звонарь, совлекая с узкой костяной головы зимнюю шапку. - Потом ровно, на вдох и на выдох…

Перекрестился. Взялся за веревку, привязанную к кованому языку. Вдохнул глубоко и двинул вперед кованый шкворень. Удар создал в глубине колокола напряженную гудящую силу, от которой у Коробейникова задрожало лицо и затуманились глаза. Звук выплыл из-под бронзового колпака и медленно, зримо поплыл, удаляясь от колокольни. Расширялся, захватывал все больше пространства над деревенской околицей, заснеженным выгоном, замерзшим прудом. Плыл в окрестные поля, волнистые перелески, синие дали. Медленно опускался на леса и дороги, и его густой, торжественный звук слушали путники на тракте, лоси в лесах, хлебные зерна, уснувшие в мерзлой земле, кости в безвестных могилах. С первым ударом из ворот и калиток стали появляться люди. Сверху были видны женские платочки, шубейки, обращенные вверх старушечьи лица. Звонарь истово, медленно бил, рассылая величавые гулы, тревожа уснувшую окрестность бессловесной вестью о пребывающем в мире Божестве, которое едино в человеке, звере, хлебном зерне, в придорожном камне. Окрестность, объединенная торжественным звуком, восходила от земли к холодному свету небес.

Звонарь передал веревку Коробейникову, и тот качал тяжелый колокольный язык, ударяя в гулкую бронзовую кромку. Чувствовал глазами, горлом, дышащей грудью плотные шары звука, вылетавшие из-под рук. Рассылал в мир послания, обращаясь к неведомым людям, вызывал из далеких сел, городов, из натопленных домов, отвлекал от трудов и забот. «Что скажу этим людям, когда они откликнутся на мои зовы и придут? Зачем их зову и тревожу? Зову для того, чтобы сказать: есть Бог, и этот Бог открылся мне сегодня утром, и его присутствие во мне я чувствую как бесконечную любовь и этой любовью люблю их всех, дорожу их появлением. Готов им служить, помогать, жертвовать ради них, ибо они, как и я, исполнены той же благодатной бескорыстной любви. Об этом колокольные звоны, которые я посылаю в мир…»

Церковь медленно наполнялась. Старушки, тихо вздыхающие, в чистых платках, с печальными лицами. Несколько немолодых, нездорового вида мужчин. Но храм, утром казавшийся мрачным и заледенелым, ожил, потеплел. Жарко топилась высокая железная печь, роняя на жестяной лист угольки. Горело много лампад, розовых, золотых и зеленых. Трепетали, словно мотыльки, тонкие нежные свечки. Распятие уже не казалось грубым, аляповатым, наполнилось медовым теплом, умягчилось, стало не устрашающе-грозным, но трогательным и наивным. Пел хор блеклыми женскими голосами, напоминающими увядший букет полевых цветов. Среди певчих, в темном платочке, с большими черными глазами, пела матушка Андроника. Алеша, облаченный в желтый мерцающий балахончик, как легкая птица, расхаживал по церкви, помогая отцу. Оба священника появлялись из алтаря, опять исчезали. Читали по очереди тяжелую, с сырыми страницами книгу. Кланялись друг другу, воздевая над головой медные кресты. Отец Лев в нарядном золотом облачении, отец Филипп - в знакомой, зеленой ризе с поблекшими золотыми волокнами.

Опьяненный колокольными звонами, очарованный песнопениями на чудесном, малопонятном, святом языке, на котором, должно быть, говорят шестикрылые существа, присевшие на выступы резного иконостаса, Коробейников смотрел на священников. Казалось, они ходят по храму и развешивают невидимую пряжу. На высокий серебряный подсвечник. На распятие. На алтарные врата. Окружают этой невидимой пряжей старушек в темных шубейках, высокого, лысого, с худой шеей, старика, хрупкого Алешу, похожего на отрока Варфоломея, матушку Андронику, умоляюще глядящую с амвона на милых людей. Оба пастыря протягивали один к другому руки, словно передавали ворохи этой незримой пряжи. Коробейников чувствовал себя сладко уловленным в невидимые тенета. Наклонял голову, когда отец Лев приближался, качал в его сторону кадилом, развешивая в воздухе колечки душистого, нераспадавшегося дыма. «Как сказал отец Филипп, Россия - страна великого рассечения и великого соединения. Вначале я рассек мою жизнь, отринул прошлое, которое казалось мне порочным и мерзким. Но теперь мне открылась любовь, которая соединит меня с прошлым. Я вернусь в него без страха, гордыни, ненависти, но с любовью, раскаянием. Не знаю как, но обойму моей любовью жену, и детей, и Елену с ее нерожденным младенцем, и Саблина, который больше не станет меня ненавидеть, и Марка, который простит мой грех. У меня еще нет для этого слов и поступков, невесть любовь, которая и есть та волшебная пряжа, куда меня уловили и мне так хорошо и светло…»

Отец Лев поманил его к себе и сказал:

- Пойдешь со мной в алтарь. Встань и смотри, как буду готовить Святые Дары. Увидишь, как в момент претворения вина и хлеба в кровь и тело Господне слетятся ангелы.

Коробейников, благодарный, наивно верящий, вошел в алтарь и встал в стороне от высокого каменного престола, накрытого малиновым бархатом, на котором горел семисвечник, блестела золотая чаша, стояла дароносица с просфорой, одной из тех, что накануне он лепил, припечатывал крестом, помещал в жар печи. В алтаре было холодно, витали прохладные сквозняки, колебали пламя семисвечника. Невидимый хор по другую сторону иконостаса слабо и непрерывно пел нежными голосами, на которые, казалось, дул ветер, и они, подобно семисвечнику, колебались, угасали, возносились. Отец Филипп монотонно, рокочуще, как глубокий подземный гул, читал священную книгу. Звук его голоса звал в сумрачную пещеру, увлекал за собой смиренную паству, чтобы та спустилась в катакомбу, в подземную глухую тьму, сопровождая умершего на кресте Спасителя. Дабы потом, в чудесном воскрешении, вознестись из-под мертвенных сводов в красоту и лазурь.