Господин Гексоген - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 114

– Продолжая тихо смеяться, он повернулся и скрылся в слуховом окне. А Белосельцев остался стоять под дождем, среди черных шумящих вершин.

Он стоял, прикованный к столбу, ожидая казни, не только своей, но и всего мира. Мир тоже был прикован к столбу, огромному, черному, уходящему в поднебесье, но не ведал об этом.

В свои последние минуты мир выглядел обыденно и привычно. Не содрогался от страха. Не молился. Не просил у Бога прощения. Не пускался в безумные оргии, чтобы насладиться в последние мгновения жизни. Время от времени на отдаленной насыпи, затуманенные дождем, проходили ночные электрички. На близкой реке, за мутной завесой, помигал полуночный буксир, и река вновь пропала, только давала знать о себе порывами черного ветра. В соседнем доме погасло одно окно, и тут же вспыхнуло другое, на противоположной стороне фасада, – кто-то проснулся от сердечного приступа или поэтического вдохновения или не одолел изнурительной бессонницы.

Белосельцев не понимал, как должен вести себя в эти завершающие минуты мироздания. Попытался освободиться. Шевелил пальцами, напрягал связанные запястья, но веревка накрепко стиснула его руки по другую сторону трубы. Потянул трубу, наклонился вперед, повис на руках. Труба дрогнула, подалась в месте соединения с крышей. Он дернул сильнее, рванул, ударил в трубу пятками. Она задребезжала, ее металлическая дрожь передалась в его напряженный хребет. Надеясь сокрушить железо, он стал биться и дергаться. Изнемог. Стоял, хрипя, испытывая боль в запястьях и лопатках.

Он попробовал позвать на помощь и крикнул. Крик сразу отнесло поверх крыш. Звук, не долетая земли, растаял в моросящем небе. Он крикнул громче, раскрывая рот, и твердый холодный ветер загнал его крик обратно в гортань, забил рот мокрым кляпом. Люди не услышали его, да и что толку было в их помощи, если все они, спасающие и спасаемые, были обречены. Он попытался привлечь к себе внимание Бога. Прежде чем молить о спасении, хотел, чтобы Бог заметил его, привязанного к ржавой трубе, повернул свой суровый лик, всмотрелся в него. Надеясь, что Богу могут быть интересны его благие деяния, добрые милосердные поступки, которые совершал в течение жизни, он стал их вспоминать, предлагать Спасителю. Безмолвно о них выкрикивал, возводя глаза к пролетавшим тучам.

Он чувствовал, как ржавая железная труба проходит сквозь его тело и все его ткани и мускулы насажены на железный кол, пронзивший его насквозь. И, видя глухое, безответное небо, слыша немоту отвернувшегося от него Бога, стал кричать:

– Ну убей меня, Господи!.. Ну возьми мою жизнь, но сохрани жизнь миру!.. Сделай меня главным ответчиком за все злодеяния, но пощади этот город и мир!..

Бог не внимал его крикам. Не принимал раскаяния. Оно было слишком поздним. Конец Света был необратим, перешел «точку возврата», за которой невозможно было остановить угрюмое стремление мироздания к своему концу.

Ветер дул в одну сторону, и это был ветер, который нес не тучи и дождь, но приближал Конец Света. Белосельцев, овеваемый этим могучим темным потоком, испытал древний, хтонический ужас, зная, что тем же ужасом исполнились горы, материки, морское дно, плавающие в океане киты, города с очнувшимися жителями, бессчетные могилы с дрогнувшими костями. Вся живая и неживая материя, ожидая своего исчезновения, ужасалась, слушая темный, налетающий вихрь.

Он увидел, как заколебался, выпал из фокуса соседний дом. Часть фасада с окнами и подъездом оторвалась от фундамента, вылетела вверх бруском, рассыпалась на множество неровных частей и обломков. Страшный хруст сотряс воздух. Раскаленный колючий смерч пронесся над крышами. Белосельцев, задохнувшись в безвоздушном пространстве, ошпаренный жаром, взлетел на вырванной с корнем трубе. Держался секунду в небе, дико вращая глазами, видя страшную, открывшуюся на месте дома дыру, а потом рухнул обратно на крышу и потерял сознание.

Быть может, час или два он находился в беспамятстве. Разлепил склеенные жижей глаза. Голова его свешивалась над краем крыши, а руки, заломленные назад, чувствовали обломок трубы. Внизу, среди поломанных деревьев, озаренный багровым свечением, лиловыми вспышками, лопастями блуждающего света, виднелся дом с зияющим провалом посредине. В провале мерцала ядовитая пыль, плавала гарь, струился горчичный туман, как над взорванным реактором. Казалось, ножом, как из торта, была вырезана и унесена часть дома. На срезах, в коробках этажей, дико и обнаженно виднелись лишенные стен комнаты, висели ковры, покачивались над столами абажуры, в туалетах белели одинаковые унитазы. Со всех этажей, под разными углами, лилась и блестела вода. Двор был завален обломками, на которых сновали пожарные, били водяные дуги, пропадая и испаряясь в огне. Сверкали повсюду фиолетовые мигалки, выли сирены, раздавались мегафонные крики, и сквозь дым медленно тянулась вверх выдвижная стрела крана. Мешаясь с треском огня, криками спасателей, завываньем сирен, во всем доме, и в окрестных домах, и под ночными деревьями, и по всем окрестностям раздавался неровный волнообразный вой и стенание, будто тысячи плакальщиц собрались и выли бесконечным, бессловесным хором.

И, чувствуя боль в шее, он попытался повернуть голову. Увидел на крыше, близко перед глазами, оторванную руку, которая крепко, побелевшими пальцами, сжимала столовую ложку. И опять потерял сознание.

Две недели его лечили в госпитале, восстанавливая разбитую плоть и поврежденный разум. Палата была стерильной и тихой. Сестры миловидны, в крахмальных колпаках и халатах. Военные врачи, любезные, предупредительные, не оставляли без внимания ни единой его жалобы или просьбы.

И, смиренно отдавая себя в руки врачей, посещая процедуры, глотая таблетки и микстуры, чувствуя, как игла с легким толчком погружается в его тело, он исподволь, чутко наблюдал за персоналом в белых одеждах. Ему казались подозрительными их вопросы, вкрадчивая настойчивость, с какой они выведывали его переживания, любезность, с которой выслушивали его просьбы. Они делали вид, что ищут в нем болезнь, но искали нечто другое. Таинственную капсулу, вложенную в него от рождения, где был записан код его жизни. Ему делали электронную диагностику, пропуская неслышные токи сквозь чувствительные зоны, выстраивая на компьютере картину его недомоганий, ослабленных функций, утомленных органов. Но он знал, что врачи, как саперы миноискателем, отыскивают сокровенную капсулу, которая не высвечивалась на экране, не откликалась на прикосновение штырей и клемм, ускользала от наблюдения.

В него посылались ультразвуковые импульсы, которые проникали в глубины тела, отражались от почек и печени, оставляли на экране голубоватые изображения с вмятинами, складками, темными осадками и окаменелостями. Его помещали в рентгеновский аппарат, впрыскивали в грудную клетку пучки невесомых лучей. Получали на огромном экране изображение его ребер, ключиц, позвонков, дырчатых тазовых костей. Его клали на клеенчатое ложе, запускали в пищевод гибкую, как блестящая черная змейка, кишку. Она проскальзывала внутрь, в глухие, не ведавшие света катакомбы, высматривала, выглядывала, словно искала на стенах пещеры таинственный древний орнамент. Посылала наружу телевизионное изображение из подземелья, где дышала и хлюпала его утроба. Его клали на спину и задвигали головой в огромное белое кольцо, просвечивающее мозг под разными углами, на разной глубине. На экране возникали цветные изображения полушарий, мозжечка, гипофиза. Разноцветная карта его мыслей, мучительных исканий, не имевших ответа вопросов. Врачи рассматривали изображение, молча качали головами, и он, с надетым на голову белым кольцом, похожим на огромную чалму, знал, что им не удается открыть его тайну.