Выбор оружия - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 73

– Послезавтра? – оживился Грей. – Отлично! Завтра на трассе состоится торжественный пуск нефтепровода. К вечеру мы вернемся, и послезавтра я к вашим услугам.

– Мистер Грей сообщил мне, что вы ловите африканских бабочек, – сказал яйцеголовый Колдер. – Моя коллекция пополнилась несколькими прекрасными экземплярами. Я заметил, бабочек привлекает запах металла и пластика. Прошлым утром я собрал дюжину великолепных полиптикусов, уснувших прямо на стальном корпусе дизельной установки. А вчера я поймал замечательную темно-алую кассионату. Крылья как алебарды. Я обязательно вам покажу, вы оцените ее по достоинству.

– Многие приезжают в Африку по делам и одновременно ловят бабочек. – Белосельцев всем своим видом демонстрировал интерес и внимание. – Вам, кстати, незнаком мистер Маквиллен из ЮАР? Он должен был здесь появиться. Он тоже охотник за бабочками. У нас может составиться целое охотничье общество.

– Смешно, – засмеялся Колдер. – Смешно, как они меня охраняют! Со мной ездит охрана, конвой местных солдат. Эти воители не отходят от меня ни на шаг, будто меня могут украсть. Представляете, я пробираюсь с сачком в зарослях, выслеживаю бабочку, а сзади следует солдат с автоматом. И когда я бегу за бабочкой, продираюсь сквозь гущи, он радостно скачет следом, принимает участие в ловле. Ликует, как дитя, когда мне удается поймать. Почти плачет, когда бабочка улетает. И тогда я опасаюсь, он вот-вот вскинет автомат и пустит ей вслед очередь!

– Как бы он не пустил ее вам в голову, – недовольный легкомыслием коллеги, заметил Грей. – Они охраняют нас от повстанцев, но я не знаю, кого из них больше остерегаться.

– Мне наплевать на тех и на других, – отмахнулся Колдер. – Пусть убивают друг друга, если им нравится. Мне важно выполнить контракт, пустить по трассе насосные станции. И довезти до Лондона коллекцию мозамбикских бабочек.

– Вы так и не сказали, знаком ли вам мистер Маквиллен, – произнес Белосельцев. – Вы сказали, кассионата, красные алебарды. Под Брюсселем в пригороде есть Музей Африки. Там наряду с этнографией, луками, масками, пирогами выставлена коллекция бабочек, собранная во время первых экспедиций в Конго. Там я впервые увидел кассионату и познакомился с мистером Маквилленом. Ее загнутые отточенные кромки действительно похожи на алебарды. Цвет терракоты. Цвет красных африканских почв. Будто крохотный красный кусочек Африки привезли в музей.

– Африка и в самом деле краснеет! – захохотал Грей. – Черная Африка становится красной! Такой ее делаете вы, мистер Белосельцев. И мы, как ни странно, помогаем вам в этом. Своим инженерным опытом способствуем ее покраснению. Что касается мистера Маквиллена, то мы с ним знакомы. Он поставляет насосы на трассу. Завтра утром он ждет нас на одной из насосных станций, довольно далеко от Бейры. Как бы нам не опоздать на торжество.

– Вы преувеличиваете, Грей, насчет покраснения. – Колдер повернул голову на тонкой жилистой шее, став похожим на огромного, глазастого, с голым черепом птенца. – Американские насосы, смонтированные английскими инженерами, качающие арабскую нефть, не обеспечат этой стране цивилизацию. Здесь не удалась цивилизация португальцев, не удастся красная цивилизация русских. Африка опоздала с развитием. Она не успела сесть на самолет. Трап убрали, и «Боинг» ушел без нее. Ее удел – вечная недостаточность, комплекс неполноценности перед белым миром. Внутренние смуты и выморочные, ссорящиеся друг с другом режимы. В Африке есть только одна цивилизация – это белая цивилизация юга. И что бы там ни мололи о расизме и апартеиде наши лондонские либералы, я солидарен с белым человеком из Претории, с мистером Маквилленом, который прав, говоря, что он защищает здесь не только свою страну, а цивилизацию белых, частью которой являются Лондон, Париж и Нью-Йорк. Он мне симпатичен и дорог, а не черный джентльмен, научившийся взрывать и минировать, но так и не научившийся строить, размышлять, прогнозировать. Поэтому я откликаюсь на приглашение Маквиллена и поеду спозаранку к черту на рога в саванну, посмотреть на его замечательные насосы!

Колдер хлебнул виски, наклонив белую костяную голову с черепными швами. Белосельцев, чуть опьяневший, почувствовал смутную, необъяснимую тревогу, услышав о Маквиллене и завтрашней поездке инженеров. Сидевшие перед ним англичане обладали африканским опытом, добытым не только ими, но и их отцами и дедами, вторгавшимися в Африку с винчестером, с пушечным фрегатом, с военным караваном торговцев. Они взломали африканскую дверь, вскрыли африканскую вену, напитали живыми африканскими соками свой сумрачный остров, а теперь презирают обескровленный континент.

– Вот подождите, – сказал он устало, – когда ваш «Лендровер» взлетит на воздух, напоровшись на мину, заложенную каким-нибудь человеком из Претории, вот тогда вы определитесь в своих расовых симпатиях и антипатиях.

– Красная пропаганда, – раздраженно ответил Колдер. – Никто нас не будет взрывать. Приставленная к нам охрана просто шпионит за нами. Ну их всех к черту! Пустим эту трехсоткилометровую кишку, убедимся, что в Хараре запахло бензином, упакуем свои чемоданы, и – прощай, марксистская Африка!

Белосельцев не стал продолжать разговор. Откланялся, вышел из бара.

Миновал гостиную с погашенным светом, с пустым бильярдным столом. Дверь в сад была распахнута. Льдисто белел фонарь, освещая холодным светом крону округлого лавра. Он стоял в духоте влажной, с океанскими испарениями ночи, глядел на льдистый фонарь, на стеклянную листву, понимая рассудком красоту этой ночи, не умея ею восхититься. Был не в силах ее пережить, пребывал в тончайшем, болезненном отчуждении от природы.

Он вынес из разговора англичан нечто смутное, тревожное, не имевшее объяснения, связанное с Маквилленом, о котором было сказано вскользь, какой-то пустяк, о какой-то завтрашней встрече, после которой Маквиллен вернется в Бейру и, по-видимому, встретится с ним. Но в этом мимолетно сделанном сообщении таилась тревога, опасность. Он не умел ее объяснить, только чувствовал ее приближение.

Белосельцев поднялся к себе в номер, лежал без одежды на двуспальной кровати под лепным королевским гербом. Маяк за окном бесшумно врывался в номер двойным скользящим лучом. Зажигал трепетным блеском зеркало, графин на столе, его голос, словно натертое ртутью тело. Выхватывал изображение комнаты и его, лежащего на кровати. Выносил наружу в ночь на огромных прозрачных пригоршнях и выплескивал далеко в океан. Опять возвращался. Протягивал в номер прозрачные пригоршни. Вычерпывал содержимое комнаты, извлекал материю света из зеркала, из графина, из его обнаженного недвижного тела и выплескивал далеко в океан.

Он лежал, ожидая приближения лучей. Чувствовал их бесшумный удар, вторжение в плоть. Он чувствовал свое убывание. Чувствовал, как рассасывается, растворяется его жизнь в бестелесных потоках света. И ее все меньше и меньше. И надо что-то успеть. Что-то понять и постигнуть. Что-то в себе самом. Из чего состоял, что помнил, любил и что бесшумно, с каждым поворотом лучей, у него отбирали.

Тот зимний трамвай в мохнатом на стеклах инее. Бабушка смотрит на него с обожанием. А он, сначала тихо, только ей одной, а потом все громче, привлекая внимание соседей, вдохновляемый их вниманием и одобрением, читает «Бородино». Трамвай колышется в зимних студеных сумерках. Пассажиры с умиленными лицами слушают. А он, в детском воодушевлении и восторге от стиха, от своей декламации, от бабушкиного влюбленного взора, выкликает: «Как наши братья умирали, и умереть мы обещали…»