Виртуоз - читать онлайн книгу. Автор: Александр Проханов cтр.№ 108

«Господи, Отец Небесный, люблю Тебя! Люблю ненаглядную Родину! Люблю мой великий, мой страдающий, мой гибнущий народ! Господи, спаси Россию! Сбереги, Господи, русский народ! Запрети зло, запечатай врата ада! Если надо, возьми мою жизнь! Если надо, отдай меня на растерзание зла!»

Он молился страстно и слезно, ожидая отклика. Ему показалось, что отклик явился. Господь, услышав его молитву, ее последние жертвенные уверения, согласился на жертву. Требует, чтобы он своим телом, своим молящимся сердцем закрыл амбразуру зла, закупорил ужасную щель, из которой на Русь вылетают смертоносные вихри. Войны и мятежи, раздоры и ненависть, несусветные зверства и казни. Он услышал отклик Господа, угадал его волю, и, любя эту божественную волю, кинулся вниз, навстречу железным свистам. Подставлял грудь, помещал сердце в черное, стреляющее жерло ямы. Падал, расставив руки, как падают в воду ныряльщики. Не долетая до кратера, почувствовал, как его подхватили могучие силы. Повлекли ввысь, навстречу лучам, сквозь заросли божественных лилий, сквозь серебряные кроны сосен, к пышным голубым облакам. Выше, выше, в столбе ликующего света. Он возносился, теряя вещественность, превращаясь в ликующий дух, пролетая миры, цветущие райские поляны, дивные рощи, лазурные озера, по берегам которых гуляли сонмы счастливых людей, не сминая растущие под ногами цветы. Они несли на плечах завороженных пернатых птиц, держали в руках кротких лесных зверей. Среди них было много знакомых лиц, любимых писателей и героев, обожаемых праведников и святых. Там были поэт Юрий Кузнецов и космонавт Юрий Гагарин. По синей реке на смоленой лодке плыла царская семья. Царевны улыбались ему, царь благодарно кивал, царица махнула рукой, а цесаревич зачерпнул горсть воды и шаловливо брызнул в него.

Он пронесся сквозь райские пределы и предстал перед Господом, который был сплошным светом, бесконечной любовью, нескончаемым счастьем. Господь принял его в свой свет, поцеловал в уста, а потом отпустил на землю.

Он очнулся, стоя на дощатом настиле, окружавшем Ганину Яму. К нему торопились паломники, подбегали богомольцы. «Царь! Святой!» — кричали они и ловили его руки, чтобы целовать. И сквозь сосны, с соседней колокольни, торжественно запел колокол.

Илларион Васильевич Булаев, именуемый в кругах кремлевских чиновников Виртуозом, проживал свой обычный, наполненный интригами и встречами день, напоминавший разноцветный витраж из затейливо раскрашенных стекол. К ночи, прежде чем уснуть в своей одинокой постели, этот улетающий день складывался в изображение, похожее на картину Филонова. Множество голов, наложенных одна на другую, множество интерьеров, фасадов, и сквозь все наслоения брезжит желтоватое свечение непостижимого бытия, просачивается сизая тень внеразумной реальности, которая маскирует себя призрачным скоплением человеческих лиц, видом скользящих улиц, хаотичным убранством жизни.

Утром он встречался с комиссарами молодежного движения «Наши», которое, по его замыслу, должно было постепенно вытеснить нынешних партийцев из сконструированной им правящей партии. Партия состояла из циничных и медлительных чиновников. Когда вереницей они шествовали в зал партийного съезда, казалось, движется конвейер с одинаковыми, туго набитыми чемоданами. Создаваемая наспех партия была подобна сырой глине с неразмешанными комьями, из нее невозможно было слепить изящную посуду, царственные вазы, свадебные сервизы, а только грубые горшки и кувшины, которые было не жалко разбить. Молодые комиссары, напротив, радовали свежими мыслями, пытливыми взглядами, разнообразием точек зрения. Виртуоз произнес перед ними несколько блестящих пассажей о «государственной идее» и «русской цивилизации». Один из них, светловолосый, с упрямым лбом и крепким подбородком, напоминавший чем-то легендарного Олега Кошевого, спросил:

— А как вы полагаете, возможно ли восстановление в России монархии?

Отвечая легкомысленно и остроумно, Виртуоз подумал, что «монархический проект» с участием тобольского провинциала пустил в обществе глубокие корни.

Другой активист, худой, черноволосый, с горящим, фанатичным блеском в глазах, похожий на Сережку Тюленева, спросил:

— А почему мы не можем использовать американские технологии «оранжевых революций» в самой Америке? Я бы поехал в Штаты и организовал там протестные выступление чернокожих и индейцев. Честное слово, это не потребует большого финансирования.

Виртуоз похвалил активиста за креативность, порадовался этому фантастическому предложению, ибо в современном слипшемся, пластилиновом мире только фантастические рецепты могли привести к результату.

Довольный встречей, он отправился на свиданье с политологом, который только что вернулся из Америки и привез оттуда самые свежие впечатления. Политолог ярко и убедительно поведал о симптомах скорого экономического кризиса в Штатах и тлеющей финансовой катастрофе, которая может легко перекинуться на российский финансовый рынок. Он рассказал, что предвыборная борьба между афроамериканцем Обамой и престарелым ветераном вьетнамской войны, скорее всего, кончится блестящей победой чернокожего лидера, потому что Америка устала от накопленных противоречий и традиционных способов их разрешения. Грезит новизной, абсолютной асимметрией, политическим и идеологическим экспромтом, который обещает обаятельный и экстравагантный Обама.

— Мы ведь тоже исчерпали весь ресурс политтехнологий и доктрин, которые управляли страной последние десять лет,— мдумчиво произнес Виртуоз, рассматривая белый хрящ на переносице политолога, его коричневые веки и розовые холеные ногти. — Нам очень не хватает экспромта.

— Уж не о Батюшке Царе вы говорите? — усмехнулся политолог, обнажая синеватые фарфоровые зубы. — Что-то часто мелькает на экране этот карнавальный господин из Тобольска.

— Почему бы нет, — столь же задумчиво произнес Виртуоз. — Почему бы и нет.

Он возвращался в Кремль, где должен был просмотреть текст президентского выступления, написанный спичрайтерами. Предстояла встреча Президента с представителями крупного российского бизнеса, от которых Президент потребует большей социальной ответственности. Эта формула скрывала недовольство Президента крупными корпорациями, которые переводили активы за границу и там платили налоги, истощая российскую казну. Виртуоз представлял себе физиономии миллиардеров, тощие и пухлые, носатые и курносые, надменные и добродушные, русские, еврейские и кавказские. При всем своем разнообразии они имели внутреннее сходство, какое бывает у членов сокровенного ордена, исповедующих общую тайну, общую религию, общее отчуждение от толп неудачников, люмпенов и бездельников.

Машина мчалась по Знаменке, распугивая фиолетовыми шлепками ленивый автомобильный поток, когда внезапно, за тонированным стеклом, он увидел чудесную усадьбу с колоннами — ее янтарную желтизну, нежную белизну, целомудренную строгость фронтона. Усадьба промелькнула, родив воспоминание о другой, подмосковной усадьбе Суханово, — мама возила его туда, когда проводила отпуск в доме отдыха архитекторов. То же сочетание нежной белизны и медовой желтизны, чудесные светильники и люстры, библиотека с удобным диваном и старинными фолиантами, от которых пахло вкусным клеем, запахом минувших эпох. Названия чудесных журналов, в которых переливались звуки античной свирели: «Мир искусств», «Аполлон», «Золотое руно», «Весы». Зимний сад в ротонде, за окнами которой падал медлительный снег, а внутри цвели орхидеи, и на кожаных креслах дремали непомерных размеров косматые коты. Он вдруг вспомнил женщину, которая, увидев его в ротонде, радостно ахнула: «Ах, какой милый, красивый мальчик!», чем несказанно его смутила. Мама представила ее, как свою сокурсницу, с которой случайно, через много лет, встретилась в доме отдыха. У нее были волнистые черные волосы с красивой сединой, яркие, восхищенные глаза и над пунцовой верхней губой пробивались темные усики. Кажется, она была армянка, и у нее было странное имя, — Жаклина Мартиросовна или Анжела Саркисовна. Он старался вспомнить, какое именно. Не мог, и это его огорчало. Подумал — приедет на работу, позвонит маме и узнает, какое имя было у той армянки. И вдруг испуганно замер, испытал укол в сердце. Мама умерла, и он никогда не узнает, как звали эту армянку. И множество других воспоминаний останется навсегда неразделенными. Ему никогда не удастся поделиться ими с мамой, которая одна могла бы откликнуться на его сентиментальные всплески памяти, полузабытые образы детства.