– Это берите, – милостиво разрешила я. У самой папенька из
бывших алкоголиков, и я хорошо знаю, каково сейчас мужикам, вон, прямо трясутся
от вожделения.
Петруха аккуратно вытащил салфетку и сказал, сдергивая
пробку:
– Я из стаканчика хряпну, а ты из бутылки допьешь, коли
заразный.
Ванька согласно кивнул. Тоненькая струйка прозрачной
жидкости наполнила емкость. Петруха отдал бутылку приятелю. Тот мигом опрокинул
в себя остаток и занюхал рукавом. Петька крякнул, взял стакан и.., не сумел
поднять его.
– Чегой-то? – удивленно протянул мужик. – Не двигается.
– Так специально для таких уродов, как вы, придумано, –
захихикала буфетчица, – и не старайся даже, не шелохнется.
– Почему? – изумился Ванька, благополучно проглотивший свою
долю.
– А он шурупчиком к столешнице приделан, – пояснила баба, –
чтобы всякие не тырили.
– Делать-то чего? – растерялся Петька, глядя на стоящую
посередине круглого стола пластмассовую емкость, полную огненной воды.
– А чего хочешь? – веселилась буфетчица. – Хоть языком
лакай, если дотянешься, конечно.
– Дай ложку, – взвился Петька.
– Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на
столиках, у таких людев, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой
прибегли, – с достоинством сообщила бабища. Внезапно из-под донышка салфетницы
показалась жидкость.
– Слышь Петруха, – ожил Ванька, – он протекает. Лужица у нас
на глазах становилась все больше.
В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он
обратился ко мне:
– Ну-кась, отойди.
Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, стало интересно:
ну как он собирается выйти из положения.
Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и,
расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной
жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки подтер капли
“брынцаловки” и вежливо сказал:
– Ставь чай назад, извини за беспокойство, случай такой
вышел.
Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся
следом.
– Видела! – всплеснула руками буфетчица. – Уж шурупами
привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики
у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть
тогда поднять попробует.
* * *
Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища
нет ничего приятного, даже в солнечный, июльский день на погосте пробирает
дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли
без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с
оглушительным карканьем носилась стая ворон.
Автобус-катафалк стоял у дверей скорбного здания.
Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали
какую-то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с
процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный,
бело-розовый гробик, заваленный роскошными цветами.
Одна из чужих родственниц, увидав домовину, принялась истово
креститься и приговаривать:
– Господи, вот горе-то. Нашей уж за девяносто перевалило,
умерла и всех освободила, а эта и не пожила совсем.
Проводить Лялю пришло огромное количество народа. Ася, вся в
черном, с удивительно спокойным лицом, стояла в изголовье гроба. Иногда она
нервным движением поправляла белую накидку и зачем-то натягивала на лицо
покойницы кружевной чепчик. Я оттягивала момент прощания с девочкой. Наконец
пришлось подойти к гробу.
Ляля была похожа на куклу. Гример перестарался, разукрашивая
девочку. Слишком красные щеки, пурпурные губы и голубые веки. Разрисованное
личико производило жутковатое впечатление, и я вздрогнула. Маленькие желтые
ручки, сложенные на груди, держали иконку, в ногах лежал плюшевый велюровый
зайчик. Было отчего разрыдаться, и по моим щекам потекли слезы.
Я положила в гроб хризантемы, погладила покойницу по чепчику
и, ощущая на ладони отвратительный неживой холод, отошла. Наверное, нехорошо,
но заставить себя поцеловать то, что осталось от Ляли, я не могу. Впрочем,
наблюдая за толпой, я заметила, что большинство присутствующих просто касается
покойницы, а кое-кто норовит побыстрей пробежать мимо гробика. Даже Ася не
поцеловала дочь. Правда, подруге стало плохо, и ее усадили на стул у стены,
оттуда она и наблюдала, как крохотный гробик медленно уезжает за темную
занавеску, отделяющую мир живых от царства мертвых.
Похороны произвели такое гнетущее впечатление, что,
возвратившись на квартиру к Бабкиной, я опрокинула рюмку коньяку и закусила
лимоном. Горячая жидкость побежала по сосудам, и стало немного легче.
Ася посидела во главе стола минут десять, потом выскользнула
в коридор. Сережа, не обращая внимания на отсутствие жены, лихо опрокидывал
стопки, но никто из присутствующих его не останавливал, понимая, что парню
лучше всего набраться до бровей и погрузиться в сон. Но алкоголь не желал
забирать мужика, Сережка только краснел, сохраняя трезвость рассудка.
Я с трудом высидела час за длинным столом. Обычно на
поминках все стараются сказать побольше хорошего о человеке, который ушел из
жизни, но сегодня народ молчал. Да и к чему речи? Лялька еще не успела пожить.