Браво-Два-Ноль - читать онлайн книгу. Автор: Энди Макнаб cтр.№ 61

Я не ошибся. Он зачитал мне мой гороскоп.

Должно быть, я привык постоянно быть с завязанными глазами, потому что обоняние и слух у меня стали гораздо острее. Я уже начинал различать тех, кто меня допрашивал, по запаху. На парне, мастерски обращающемся с прикладом, была свежевыстиранная форма. Другой любил фисташки. Он засовывал орешек в рот, разжевывал его, а затем плевал разгрызенной скорлупой мне в лицо. Тот, кто прилично владел английским, непрерывно курил, и от него пахло кофе и затхлыми сигаретами. Когда он пускался в пространные разглагольствования, мне на лицо падали капельки его слюны. Кроме того, от него разило, словно от рекламного тюбика лосьона после бритья.

Скрипел его стул, я ощущал, как он расхаживает вокруг меня. Он то тараторил со скорострельностью пулемета, то превращался в «доброго следователя» и заверял меня, что «все будет хорошо, все будет в порядке».

Говоря тихим и вежливым голосом, он подходил ко мне все ближе и ближе, так, что наконец мы оказывались нос к носу. После чего истошно орал мне в ухо.

— Плохо, Энди, очень плохо, — говорил он. — Нам придется вытаскивать из тебя эти сведения другим способом.

Разве можно было придумать что-либо хуже? У нас была достоверная информация относительно методов ведения допросов в специальных центрах и о массовых убийствах, и я подумал: «Ну вот, это все были цветочки, а теперь начнутся настоящие зверства». Я мысленно представил концентрационные лагеря и электроды, приставленные к яйцам.

Двое ребят принялись орудовать прикладами.

Один особенно сильный удар пришелся мне в подбородок, прямо по зубам. Лишь тонкая кожа щеки оказалась между прикладом и двумя задними коренными зубами. Я почувствовал, как зубы с треском крошатся, после чего меня пронзила невыносимая боль. Я повалился на пол, истошно вопя. Я попытался было выплюнуть осколки, но губы распухли и онемели. Я не мог сглотнуть. Как только мой язык прикоснулся к острым обломкам, я отключился.

Придя в себя, я обнаружил, что лежу на полу. Повязка слетела с глаз, и я увидел свою кровь, которая, вытекая изо рта, образовала на кремовом линолеуме маленькую лужицу. Я чувствовал себя глупым и бесполезным. Больше всего на свете мне хотелось сбросить с себя наручники, чтобы разобраться с этими типами.

Они продолжали, качественно работая прикладами по моей спине, не забывая голову, ноги и почки.

Я не мог дышать носом. Чтобы закричать, мне пришлось сделать вдох ртом, и поток воздуха коснулся обнажившихся нервных окончаний в сломанных зубах. Я закричал снова и кричал, не останавливаясь.

Все было просто ужасно.

Меня подняли и усадили на стул. Никто не потрудился снова завязать мне глаза, но я все равно сидел опустив голову, не глядя по сторонам. Я старался ни с кем не встречаться взглядом, так как это могло привести к новым побоям. Боли и так было достаточно. Я превратился в один большой бесформенный жалобно стонущий комок, бессильно скорчившийся на стуле. Я начисто лишился способности координировать движения. Мне больше не удавалось держать ноги вместе. Наверное, я стал похож на двойника Динджера.

Наступила длительная тишина.

Все расхаживали вокруг меня, громко шаркая ногами, и я, предоставленный сам себе, размышлял о своей судьбе. Как долго я еще смогу терпеть подобное? Меня прямо здесь забьют ногами до смерти или как?

Опять вздохи и причитания.

— Энди, ну зачем ты так себя ведешь? Ты думаешь, что выполняешь свой долг перед родиной? Твоя родина не желает о тебе знать. В действительности хоть какое-то дело до тебя есть только твоим родственникам, твоим родным. Мы не хотим войны. Ее хотят Буш, Миттеран, Тэтчер, Мейджор. Они сидят в своих уютных кабинетах, им хорошо. А ты здесь. Страдаешь ты, а не они. Им же на тебя наплевать.

Нам пришлось воевать на протяжении многих лет. Наши семьи вынуждены были терпеть лишения. Мы не варвары, это вы пришли к нам с войной. А ты попал в неприятное положение. Почему бы тебе не помочь нам? Ну зачем ты навлекаешь на себя все эти мучения? Почему мы должны вести себя так с тобой?

Я ничего не отвечал, лишь сидел, опустив голову.

Мой план состоял в том, чтобы не сразу перейти к «легенде», потому что в этом случае мне не поверят. Я хотел показать, будто полон решимости не выдавать ничего помимо «большой четверки». Королева, родина, долг и все такое. Я потерплю какое-то время, а затем якобы сломаюсь и выдам свою «легенду».

Мои мучители переговаривались между собой вполголоса, как я предположил, на образованном арабском. Кто-то усердно делал записи.

Если они пишут, это хороший знак, говорящий о том, что никакой лихорадочной спешки нет и ребята не собираются просто выжать из меня все что можно, после чего прикончить. Мне хотелось верить, это свидетельствует о том, что у них есть причина не расстреливать меня. Быть может, существует какой-то приказ относительно того, что пленным надо сохранять жизнь? Эти мысли вселяли чувство безопасности, ощущение того, что все подчиняются какому-то большому начальству. «Да, — соглашалась вторая половина моего сознания, — но при этом ты будешь продвигаться по цепочке все дальше и дальше, и чем дольше это будет продолжаться, тем меньше твои шансы на побег». На первом месте всегда должна стоять мысль о побеге. Нельзя знать наперед, когда подвернется удобный случай, поэтому надо постоянно находиться в готовности. Carpe diem! [15] Нужно быть готовым воспользоваться моментом, но чем дольше времени проводишь в плену, тем труднее это становится.

Я подумал о Динджере. У меня не было никаких сомнений относительно того, что он решительно отмел весь этот бред о Тель-Авиве. Динджер будет терпеть, пока сможет, а когда решит, что с него достаточно и больше он не выдержит, он выдаст рассказ о поисково-спасательной группе.

У меня мелькнула мысль, что мне, наверное, стало бы легче, если бы я смог оглядеться вокруг, впитать обстановку. Подняв голову, я открыл глаза. Жалюзи были опущены, но сквозь них пробивались два-три тонких лучика света. В помещении царил полумрак.

Оно оказалось довольно просторным, футов сорок на двадцать. Я сидел в одном конце этого прямоугольника. Дверь я не видел, следовательно, она находилась позади меня. Офицеры сидели напротив, лицом ко мне. Их было человек восемь или девять, и все курили. Под потолком висело марево табачного дыма, тут и там рассеченное солнечным светом, проникающим сквозь жалюзи.

Приблизительно посреди комнаты справа от меня стоял большой письменный стол. На нем стояли два телефонных аппарата и валялись обычные груды бумаг и папок. Кожаное крутящееся кресло с высокой спинкой было пусто. На стене за столом висел невероятно огромный портрет улыбающегося Саддама Хусейна, в берете и при всех медалях. Я предположил, что это кабинет командира части.

На стенах развешаны какие-то приказы и плакаты. В середине линолеум застелен большим персидским ковром, заправленным под стол. Слева, лицом к столу, стоял большой диван, от которого веяло домашним уютом. Вдоль остальных стен расставлены пластмассовые стулья, такие, какие бывают в летних кафе. Мне, как особому гостю, выделили стул с мягким сиденьем.