– Так и быть. Никак человека не найду, зарплата
невелика. Работаете сутками через трое. Мыть чисто, с хлоркой, не лениться.
Увижу, что грязь по углам расталкиваете, выгоню. Платить стану в конце месяца,
тут, в кабинете, с глазу на глаз, восемьсот в руки. Больные могут чаевые
давать, но только за отличную уборку. И еще, клиника у нас специфическая,
встречаются известные люди: актеры, писатели, журналисты. Мало кто хочет, чтобы
по Москве пошел слух о подтяжке лица. От персонала требуется строжайшее
соблюдение тайны. Начнете язык распускать – уволю! Понятно?
– Я не болтлива.
– Хорошо, тогда приступайте. Идите в седьмой кабинет,
там Женя выдаст вам форму.
Хорошенькая толстушка Женечка заговорщицки мне подмигнула:
– Верка-то стала прямо генерал.
– Да уж, – пробормотала я, получая темно-желтую
пижамку, колпачок и тапочки, – такая серьезная.
– Начальство, – хихикнула Женя, – заместитель
главного врача по административно-хозяйственной части. Между прочим, из уборщиц
выбилась, так-то вот. Значит, запоминай. Твой этаж второй: палаты, холл,
коридор. Перевязочную и процедурную сестры сами моют, нам не доверяют. До
четырех тут всегда работа, потом все шишки по домам разбегаются, только
дежурные врачи остаются, вот тогда и отдыхай, никому ты с тряпкой не нужна. Ну
только если кто из больных в палате набедокурит. Но они, коли судно разольют
или другую грязь разведут, обязательно чаевые дают. Тут всякие кадры
попадаются, бывает, доллары суют. Кстати, жрачку нашу они посылают сама знаешь
куда. Так что спокойно иди в столовую, когда больные «поели», и скажи
диетсестре, что я тебя прислала, она и покормит без проблем. А если Аньке
понравишься, так еще и с собой даст. Усекла?
– Усекла, – ответила я и поволокла на второй этаж
ведро, швабру и бутылку «Белизны».
До шестнадцати часов время пролетело в трудах праведных.
Палат оказалось десять, и все одноместные, больше похожие на гостиничные
номера, чем на больничные обители. Честно говоря, я впервые видела подобные
условия. Все больницы, в которых приходилось до сих пор подрабатывать, поражали
теснотой, ветхим бельем и омерзительным запахом. Здесь же в просторных, светлых
комнатах стояли широкие, удобные деревянные кровати, пододеяльники и простыни
выглядели так, словно их только что принесли из магазина, и пахло дорогой
косметикой. Больные, в основном женщины, вели себя тихо. Когда я входила с
ведром, они мило говорили: «Мне выйти в коридор?» или «Если полежу на кровати,
не помешаю?»
Перепадали и чаевые. Одна тетка пролила на постель кофе, и
когда я переменила белье, сунула мне в карман пижамки десять долларов. А мужик
с почти полностью забинтованным лицом и руками попросил сбегать за сигаретами и
дал двести рублей. Получив пачку «Парламента», он отмахнулся от протянутой
сдачи. При таких заработках можно было от официальной получки и отказаться.
Кормили в клинике не просто прилично, а вкусно. Столовая
располагалась внизу, в полуподвальном помещении, но я насчитала там всего
человек пять, бродивших с тарелками возле шведского стола. Диетсестра Аня
встретила меня ласково, велела не стесняться и есть от пуза. Ровно в четыре
врачи и основная масса медсестер разбежались по домам. На втором этаже осталась
только жутко смешливая Галочка.
– Слышь, Виолка, – крикнула она мне из
сестринской, – кончай линолеум драить, дырку протрешь, иди кофейку глотни.
На круглом столе высился огромный двухкилограммовый торт,
вернее то, что от него осталось.
– Дары данайцев? – спросила я, ткнув пальцем в
бисквитно-кремовые руины. – Борзой щенок от кого?
– Что? – не поняла Галя.
Девушка не только не знала легенды и мифы Древней Греции,
она даже не читала Гоголя. Пришлось спросить о том же, но попроще:
– Тортик от кого?
– Ролина из второй выписывалась, – захихикала
Галя, – знаешь Ролину?
Я отрицательно покачала головой:
– Ну ты даешь! – удивилась девушка. – Кино,
что ли, никогда не смотришь? Ну «Последний поцелуй», «Время любви», «Осенний
вальс».
Я ахнула:
– Елизавета Ролина? Так ей же небось семьдесят давно
стукнуло!
Галочка засмеялась еще громче.
– Возраст наших пациентов – тайна, покрытая мраком.
Может, лечащему врачу на ушко сообщают, а в истории болезни вранье сплошное.
Вот Воробьева… Эту знаешь? Лидия Воробьева, в сериале снималась «Москва
преступная».
Я кивнула.
Галя продолжала веселиться:
– Так вот, пять лет тут работаю, можно сказать, с
основания клиники, и все эти годы Лидочка ложится сюда весной. То морду
шлифует, то жир из жопы отсасывает, то в губы гель вкачивает, то сиськи
подтягивает. И самое интересное, что в документах в графе «возраст» всегда
стоит – тридцать лет!
– И грудь можно переделать?
Галочка, явно обрадованная присутствием малообразованного
собеседника, ухватила сигареты и принялась радостно вводить меня в курс дела.
– Можно все.
Я слушала, разинув рот. До сих пор ни разу не сталкивалась с
косметической хирургией. Честно говоря, мне все равно, сколько морщин на морде
и какую форму имеет мой бюст. Впрочем, пару раз в году у меня случаются
приступы женского тщеславия, во время которых торжественно покупаю что-нибудь
вроде «Маски для лица из белой глины», обещающей дать стойкий эффект
омоложения. В обычное время обхожусь отечественным кремом «Люкс». Привыкла к
нему еще в советские времена и искренне считаю, что он значительно лучше широко
разрекламированных импортных средств. Что же касается груди… Честно говоря, ее
у меня никогда и не было. В тридцать лет я вообще пролезала между прутьями
забора, торопясь на работу, да и сейчас, желая сократить путь до метро,
проделываю данный трюк с такой же легкостью. Никакого повода молодиться у меня
нет. Моим ученикам абсолютно все равно, как выглядит наемная репетиторша,
главное – чтобы хорошо знала немецкую грамматику. Олег видит меня внутренним
зрением, и я в его глазах всегда прекрасна… Ну к чему ложиться под нож? Хотя
великолепно понимаю, что для человека искусства, лицо которого служит «орудием
производства», внешность имеет первостатейное значение.
– Не представляешь, чего делают! – щебетала Галя.
Оказывается, физиономию возможно «перекроить». Изменить
форму носа, губ, разрез глаз и овал лица. Коррекции поддается и фигура.
Маленькая грудь превращается в большую, отвислая в приподнятую. Жирная задница,
огромный, отъеденный на пирожных и макаронах живот делается плоским, как
кошелек перед получкой.