– Ну это нашим девочкам по плечу, – улыбнулась Римма
Ивановна, – Люся Задорнова из девятой группы с удовольствием согласится,
отличница, наша гордость, на красный диплом идет.
– Знаете, – протянула я, – хотелось бы ту самую девушку, что
работала у Ларисы, Галю.
– Филимонову или Моргунову? Я вытащила фотографию.
– Это Моргунова, – протянула заведующая, – тоже отличница,
очень, просто очень хорошая ученица, но она несколько дней не показывается в
училище. Мать говорит – заболела. И потом, у нее сейчас есть работа, по крайней
мере, была.
– Понимаете, – начала я вдохновенно врать, – страшно пускать
в дом постороннюю девушку, мало ли что.
– Разделяю ваши опасения, – вежливо ответила Федорова.
– Отец мой человек пожилой, нога долго срастаться будет… Я
бы поговорила с теми людьми, у которых Галя сейчас работает…
Вымолвив последнюю фразу, я тут же прикусила язык. Сейчас
Римма Ивановна резонно ответит: “Спросите у Ларисы Петровой!”
Но заведующая развела руками:
– Сама не знаю их.
– Как же? Я поняла так, что вы предложили девочке работу.
– Да.
– И не знаете, к кому она ходила?
– Ко мне обратился сосед, – пояснила Федорова, – у него не
совсем нормальная родственница, с головой беда. Все забывает, хоть и молодая.
Вот и искал сиделку. Я Галочку напрямую с Константином свела, и они, знаю,
договорились. Честно говоря, подумала, грешным делом, может, девочка счастье
личное найдет. Константин молодой, обеспеченный, на отличной машине ездит и не
женат. А Галочка хорошенькая, хозяйственная, отличная бы пара вышла. Правда,
Костя в нашем доме всего год живет, но хорошего человека видно сразу. Он меня
иногда на работу подвозит, сюда добраться сплошной геморрой. Кстати, я его тоже
несколько дней не вижу. Может, мама Моргуновой соврала, и они вместе
куда-нибудь подались?
– А где вы живете? – тихо спросила я.
– На Сонинской улице, – преспокойно ответила Римма Ивановна.
Глава 12
Сказать, что я летела по указанному адресу, как на крыльях,
значит не сказать ничего. По Сонинской неслась, словно спаниель за
гусем-подранком. Вот и угол, где в свое время стояла одетая в ночнушку Вера.
Нужный дом оказался буквально в трех шагах от места, где нашлась несчастная,
потерявшая память девушка.
"Как здорово, – ликовала я, – все чрезвычайно логично”.
Некий Константин нанимает Галю для ухода за Верой. Но молоденькая, не слишком
опытная медсестра дает обвести себя вокруг пальца. Верочка спокойно спускается
вниз, проходит с десяток метров и налетает на меня. Надо было сразу заглянуть в
парочку близлежащих зданий. Ну ничего, дело сделано. Константин небось хорошо
относится к Вере, раз не пожалел денег на индивидуальную сиделку. Мог, в конце
концов, сдать больную женщину в больницу. Интересно, почему он не заявил в
милицию?
Я притормозила у железной двери с панорамным “глазком”. Рука
потянулась к звонку, но тут дверь приотворилась, очевидно, от сквозняка. Я почувствовала,
как по спине побежал холод. На Дорогомиловке тоже была незапертая квартира.
Всунув голову в просторный холл, я крикнула:
– Эй, Константин, вы дома? Но ответа не последовало. Замирая
от ужаса, я вошла внутрь и осторожно заглянула в комнаты, потом на кухню,
следом на большую лоджию, в ванную и туалет. Слава богу, никаких трупов, но и
хозяин тоже отсутствует.
Помещение выглядело странно. На кухне в мойке громоздилась
груда грязной посуды, на столе стояла чашка с какао, подернутым темной пленкой.
Тут же валялись абсолютно черствые ломти белого хлеба и стоял почти полный
пластмассовый стаканчик с йогуртом. На крышечке, лежавшей рядом, виднелась
надпись – годен до 18 мая. А сегодня двадцатое. Навряд ли Константин был
настолько беден, что покупал просроченные продукты. Весь вид набитой дорогой
аппаратурой кухни говорил о хорошем достатке хозяина. Значит, его нет дома
несколько дней.
Я принялась изучать комнаты. Одна, очевидно, служила
гостиной, другая спальней. В той, что поменьше, стояла разобранная кровать со
смятым бельем, а в шкафах – пустота. Одежда отсутствовала. Может, Константин
просто ушел на работу, а квартиру в его отсутствие ограбили?
Однако странные нынче пошли воры. Унесли шмотки, зубную
щетку и бритву, но оставили превосходную видеоаппаратуру, горы кассет и
многочисленные безделушки, вроде позолоченной зажигалки “Ронсон”, валяющейся в
холле на стеклянном столике. Похоже, что хозяин сам в безумной спешке покидал
квартиру, прихватив лишь самое необходимое. Я еще раз обошла комнаты и кухню,
потом заглянула в туалет и в спальне обнаружила под тумбочкой непонятный,
абсолютно гладкий розовый предмет из пластмассы, похожий по форме на куриное
яйцо.
Следовало признать, что поиски прочно зашли в тупик.
Машинально сунув “яйцо” в карман, я поехала домой. И что теперь делать, ума не
приложу. Куда задевалась Галя? Почему она не звонит матери? Может быть, ее
держат взаперти, далеко от телефонного аппарата?
Дома я села на диван, тупо уставившись в противоположную
стену, а потом не нашла ничего лучшего, как снова устроить Верочке допрос.
– Что-нибудь вспомнила?
– Мне так у вас хорошо, что и вспоминать ничего не хочется,
– ответила Верочка, смешивая краски.
Я вздохнула. На кухне висит натюрморт – ваза, полная
фруктов. Сочные краснобокие яблоки, зеленые груши и иссиня-черный виноград. В
гостиной, кроме пейзажа с лодкой, появился еще и карандашный набросок в духе
раннего Модильяни. Тонкая, почти прозрачная девушка с огромными глазами стоит у
пианино. Привлекал необыкновенный цвет инструмента – розовый. Когда я впервые
увидела изображение фортепьяно, то сказала:
– Никогда не встречала клавишный инструмент такого цвета!
Верочка напряглась и ответила:
– А мне кажется, будто он стоит в комнате с синими обоями и
голубым паласом.
Я даже не стала обращать внимания на эту информацию.
Подобных мест просто не существует в природе. Обои тона берлинской лазури и
пианино цвета молодого поросенка. Сто людей из ста сойдут с ума в таком
интерьере!
Но сейчас Верочка опять рисовала натюрморт. На этот раз с
овощами. Во всяком случае, на листе проступали очертания гигантской спелой
тыквы.
– Мне у вас нравится, – чирикала Верочка, – слышь, Вилка,
давай в воскресенье поедем в Битцевский парк и продадим мои работы! Может,
денег вам заработаю, а то стыдно нахлебницей сидеть!