Секретные архивы ВЧК-ОГПУ - читать онлайн книгу. Автор: Борис Сопельняк cтр.№ 65

Свидетелей того бурного заседания почти не осталось, но их воспоминания сохранились. Одни пишут, что в тот день в Стокгольме гремели громы и сверкали молнии, другие утверждают, что заседание Нобелевского комитета проходило на редкость спокойно, хотя нервы членов комитета были напряжены до предела. Всплывали никому не известные имена, звучали сомнения в честности и порядочности автора, одни эксперты возносили его до небес, другие уверяли, что он всего лишь соавтор или, хуже того, самый заурядный компилятор.

Итог голосования решила позиция председателя комитета, доктора Шведской академии Андреса Эстерлинга: он не сомневался, что «Тихий Дон» написал Михаил Шолохов, и Нобелевскую премию за 1965 год присудили именно ему.

Что было потом, хорошо известно. То ли из чувства зависти, то ли по национально-политическим мотивам десятки литературоведов бросились на поиски «подлинного» автора романа. Кому только не приписывалось авторство «Тихого Дона» — и Федору Крюкову, и Ивану Филиппову, и Вениамину Попову, и Ивану Родионову, и даже Александру Серафимовичу, который-де пожертвовал своим романом «Борьба», вложив в «Тихий Дон» свои сюжетные линии и переписав шолоховскую рукопись.

Травля Шолохова началась еще в 1928 году, сразу же после выхода в журнале «Октябрь» первых глав романа, и продолжалась до последних дней жизни писателя. Справедливости ради надо сказать, что кроме злобных недругов у молодого писателя были и друзья, которые по достоинству оценили роман. Еще тогда, в конце 1920-х, Фадеев, Пильняк, Ставский, Киршон и Серафимович организовали «Суд писательской чести» и, вступившись за Шолохова, дали суровую отповедь «злосчастной обывательской клевете».

А много лет спустя, к сожалению, уже после кончины Михаила Александровича, в защиту его чести выступила группа норвежских ученых во главе с Гером Хьетсо. Эти ученые провели на ЭВМ сравнительный анализ произведений Шолохова и его главного оппонента Крюкова. Сравнив 150 тысяч слов в 12 тысячах предложений, они сделали безапелляционный вывод: «Применение математической статистики позволяет нам исключить возможность того, что роман написан Крюковым, тогда как авторство Шолохова исключить невозможно».

Казалось бы, надо успокоиться и поставить точку в этой неприлично затянувшейся дискуссии. Так нет же, нашлись «шолоховеды», которые продолжают публикации своих сомнительных исследований, задаваясь гнусной целью во что бы то ни стало свергнуть с пьедестала покойного классика и доказать, что советский писатель никак не мог написать такой грандиозной эпопеи.

Особенный энтузиазм и небывалый прилив энергии вызвал широко отмеченный 100-летний юбилей со дня рождения писателя. Не использовать этого повода, чтобы не очернить память классика, эти горе-исследователи просто не моти. Дошло до того, что они стали выдергивать из текста романа описания пейзажей, названия географических пунктов и даже отдельные слова, сравнивая их с такими же словами у Крюкова или Попова, заходясь при этом от радости, что они порой совпадают.

Ну что ж, господа ниспровергатели, попробую внести в этот спор свою лепту и я. Пейзажи—пейзажами, поговорки—поговорками, но ведь вам хорошо известно, на чем держится роман: он держится на образе главного героя. А вот его-то Шолохов никак не мог «списать» у кого-то из предполагаемых авторов рукописи, так он его взял из жизни, той жизни, которую другие авторы знать не могли. Больше того, Шолохов неоднократно с этим человеком встречался, писал ему письма и, как это ни грустно, не смог защитить, когда его вели на расстрел.

Думаю, что именно поэтому «Тихий Дон» не дописан до конца. А ведь в одном из интервью Михаил Александрович говорил: «Были мысли увеличить роман еще на одну книгу, но я их оставил».

И правильно сделал! Никто бы не позволил закончить роман расстрелом Григория Мелехова, причем не врагами советской власти, а доблестными советскими чекистами. Потому-то так грустно-многообещающе звучат последние строки «Тихого Дона»:

«У крутояра лед отошел от берега. Прозрачно-зеленая вода плескалась и обламывала иглистый ледок окраинцев. Григорий бросил в воду винтовку, наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели.

Ниже хутора он перешел Дон по синему, изъеденному ростепелью льду и крупно зашагал к дому. Еще издали он увидел на спуске к пристани Мишатку и еле удержался, чтобы не побежать к нему... Все ласковые, нежные слова, которые по ночам шептал Григорий, вспоминая там, в дубраве, своих детей,—сейчас вылетели у него из памяти. Опустившись на колени и целуя розовые холодные ручонки сына, он сдавленным голосом твердил одно слово:

— Сынок... сынок...

Что ж, вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына.

Эго было все, что осталось в его жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

Да, то немногое, о чем мечтал Григорий, сбылось. Но жизнь продолжалась, и надо было искать в ней свое место.

Передо мной письмо, написанное рукой Шолохова и отправленное из Москвы 6 апреля 1926 года.

«Г. Миллерово. Ст. Вешенская. X. Базки.

Харлампию Васильевичу Ермакову.

Уважаемый тов. Ермаков!

Мне необходимо получить от Вас некоторые дополнительные сведения относительно эпохи 1919 года.

Надеюсь, Вы не откажете мне в любезности сообщить эти сведения с приездом моим из Москвы. Полагаю быть у Вас в мае — июне с.г. Сведения эти касаются мелочей восстания В.-Донского. Сообщите письменно по адресу — Каргинская, в какое время удобнее будет приехать к Вам? Не намечается ли в этих м-цах у Вас длительной отлучки?

С прив. М. Шолохов».

Почти год Шолохов регулярно навещал Харлампия Ермакова. Вот что рассказывала об этих встречах дочь Ермакова—Пелагея Харлампьевна, которая все эти годы жила в Вешках:

«Мне тогда было годков пятнадцать, так что те встречи и в душе сохранились, и в сердце. Собирались они обычно у нашего соседа Федора Харламова. Пить — не пили, а вот курили много. А уж говорили — до первых петухов! Бывало, что и спорили, так люто спорили, что чуть не за грудки хватались».

Эти ночные беседы не прошли для Михаила Александровича бесследно. Не случайно несколько позже он напишет: «Все было под рукой — и материалы, и природа. Для Григория Мелехова прототипом действительно послужило реальное лицо. Жил на Дону такой казак... Но подчеркиваю, мною взята только его военная биография: «служивский период, война германская, война гражданская».

Да что там «служивский» период, внешность — и та списана с Харлампия Ермакова. Вглядитесь в снимок, сделанный тюремным фотографом, и сравните с описанием Григория: «Вислый, коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей».