— Мое имя Риган Мак-Дуфф! — заупрямилась девушка.
— Тебе дали другое, моя птичка, и отныне ты должна
откликаться на имя Зейнаб.
— Никогда! — задохнулась Риган. Ведь если она смирится с
новым именем, то перестанет быть самой собой. Она Риган, Риган Мак-Дуфф из
клана Бен Мак-Дун, навсегда, до самой смерти! До самой смерти! Что это еще за
Зейнаб?! Нелепое, варварское имя, никогда она не откликнется на него! Никогда!
Никогда! Никогда!
Весь следующий день она отчаянно боролась со всеми
окружающими. Как они ни бились, но она наотрез отказывалась откликаться на
новое имя.
— Ну что я могу поделать с нею, мой господин? — жаловалась
Эрда Доналу Раю. — Морэг — та сразу же стала отзываться на свое новое имя.
Отныне она Ома. Но эта строптивица Зейнаб откликается лишь на старое свое имя!
Даже Ома бессильна, а уж ближе нее у госпожи Зейнаб никого нет! Может, мне
побить ее, господин? Раз больше ничто не помогает…
— Не тронь ее и пальцем! — властно сказал Донал Рай. — Этим
ты ничего не добьешься — разве что того, что на ее нежной коже останутся
синяки. Нынче же вечером ею займется Карим. Отведи Зейнаб в приготовленные для
нее покои. Карим просил растереть ее вечером маслом гардении. Он считает, что
этот аромат ей более всего подходит.
Работорговец находился в самом что ни на есть блаженном
расположении духа. Все шло как по маслу, то есть именно так, как он и задумал.
Вечером в бане Риган растерли маслом, которое рекомендовал
Карим. Принюхиваясь к незнакомому пьянящему аромату, Риган подозрительно
сморщила носик:
— Это что еще такое? — спросила она. — Не роза, не лаванда…
И, кажется, мне этот запах не по нутру…
— Это гардения, — отвечала Эрда.
— Не знаю такого цветка.
— Разумеется, не знаешь, — усмехнулась Эрда. — Это
прекрасный молочно-белый цветок, растущий в садах Аль-Андалус.
Риган умолкла. Себе же призналась, что запах ей
необыкновенно приятен, но она ни за что на свете не даст им всем этого понять!
Экзотический аромат вполне соответствовал ее характеру.
— Куда ты ведешь меня? — спросила она Эрду, когда, выйдя из
бани, они пошли не туда, куда обычно.
— Тебе отвели новые покои, Зейнаб, — сказала старуха. — А у
Омы будет собственная маленькая комнатка рядом с твоей. Она уже ждет тебя там,
моя курочка. Пойдем, и не хмурь бровки!
Комната, куда ее привели, была невелика, но все же
достаточно просторна и хорошо освещена. Расположенная в верхнем этаже дома, эта
угловая комната одним окном выходила на реку, а другим — во двор дома Донала
Рая. Но на обоих окнах красовались тяжелые ставни… Стены были побелены, мебель
крайне проста. Тут была и жаровня, чтобы в случае надобности обогреться, и
сундук для платья, и стульчик с обтянутым кожей сиденьицем, и маленький дубовый
столик… На почти квадратном ложе лежал матрац, набитый смесью пуха с ароматными
травами и накрытый голубым атласным покрывалом. Поверх были разбросаны большие
подушки в наволочках из яркого полосатого шелка и расшитые золотом. Риган не
приходилось видеть столь прелестной комнатки. Она прошлась по ней — и слегка
воспрянула духом.
— А где Морэг? — спросила она.
— Для Омы отвели маленькую комнатку по соседству. Вот эта
дверь ведет из ее комнаты в твою — тебе стоит лишь позвать ее, — сказала Эрда.
— А теперь я удаляюсь, тебе нужно отдохнуть. Скоро придет Карим-аль-Малика и
начнет с тобою заниматься.
Старуха выскочила из комнаты, выказав прыть, которой Риган
никак от нее не ожидала, с шумом захлопнув за собою дверь.
Сперва Риган разгневалась, но тотчас же расхохоталась.
— Морэг! — позвала она.
Дверь, ведущая в смежную комнатку, приоткрылась, и вошла
девушка. Принюхавшись, она спросила:
— Что это за чудесный аромат, госпожа?
— Аромат гардении, который они изволили подобрать специально
для меня, — фыркнула Риган. — Эрда говорит, что так называются белые цветы,
растущие в Аль-Андалус. Мне он очень нравится — только не вздумай сказать им!
— У тебя прекрасная спальня, — сказала Ома. — Пойдем
поглядим на мою.
Риган вошла в узкую маленькую комнатку с одним окошком.
Здесь был сундук для платья и хорошо набитый тюфяк.
— Неплохо бы обзавестись второй жаровней… — заметила Риган.
— А что, дверь в коридор заперта? Ома кивнула:
— Да. Думаю, мы не должны никуда выходить, даже в садик… Но
уже вечереет. Как люблю я долгие летние вечера…
Вскоре Эрда принесла им ужин — хлеб, сваренные вкрутую яйца,
ломтики сыра и два странных круглых фрукта с золотистой кожей.
— Это называется «апельсины», — предупредила она их вопросы.
— Счищайте кожу и наслаждайтесь сладкой мякотью. Они выросли в садах
Аль-Андалус. Капитан привез их в дар Доналу Раю. — Эрда поставила на стол
маленький графин, наполненный вином, разбавленным водой, и удалилась, тщательно
заперев за собою дверь.
Девушки сидели молча и ели. Апельсины они оставили на
сладкое. А когда сок потек по их пальцам и подбородкам, звонко рассмеялись. Им
обеим очень понравились апельсины, хоть их и не очень удобно было есть. Потом
Ома наполнила ароматной водой чашу для омовений, и они ополоснули руки и лица.
Слуга унес поднос и пустые кубки. Девушки съели все дочиста. Остались лишь
шкурки от апельсинов…
Небо за окнами было розовато-лиловым, как обычно летним
теплым вечером. Воздух был по-вечернему свеж, и Риган решила открыть ставни. В
саду под окном слышна была песнь дрозда. На небе появился уже нежный полумесяц,
а совсем рядом с ним мерцала голубая звезда…
Послышался звук отпираемой двери — девушки оглянулись и
увидели входящего Карима-аль-Малику. Войдя, он вновь запер за собою дверь.
Потом взглянул на Ому:
— Можешь идти к себе. Ома. До утра ты не понадобишься
госпоже.
— Да, мой господин, — скромно ответствовала Ома, поклонилась
и вышла во внутреннюю дверь.
— Как смеешь ты отдавать приказания моей служанке? — гневно
воскликнула Риган.
— Если этим я оскорбил тебя, Зейнаб, то прошу прощения. Но
настало время начинать уроки. Если ты хочешь, чтобы Ома наблюдала за ходом
занятия, я верну ее, — невозмутимо отвечал Карим.
— Я Риган Мак-Дуфф из клана Бен Мак-Дун, — отчетливо
выговорила она. — Я никогда не откликнусь на это странное и чужое имя Зейнаб!
Скрестив на груди руки, она глядела прямо ему в глаза. Это
был бунт.
«…Она восхитительна», — подумал он. Какая сила духа! Но в
ответном взоре его не отразилось и тени испытываемого им восхищения.