Хаджи-бей внимательно слушал ее, лицо его
выражало искреннее сочувствие. Когда она закончила, он сказал:
— Да, дитя мое, все это очень трагично.
Но твой случай не уникален. Подобное случалось и раньше с другими людьми.
Сделанного не поправить и минувшего не вернуть. — Он внимательно посмотрел
на нее и продолжил:
— Ты измучена, маленькая Фирузи. Тебе
пришлось вынести много страданий. Постарайся заснуть, а когда проснешься,
увидишь, что боль осталась позади. Ты начнешь свою жизнь заново. Прошлое
навсегда останется в твоей памяти, но знай: мучения твои окончились.
У Машутки слипались глаза и уже начинал
заплетаться язык, но она все же проговорила:
— Они окончатся только в том случае, если
я буду отмщена. Бату и семеро его людей должны умереть. За каждого члена моей
семьи. А за моего мужа… тот… Иесукай…
— Хорошо, Фирузи.
— Как ты меня называешь? — спросила
девушка уже в полудреме.
— Фирузи. Это значит «бирюза». У тебя
удивительные глаза. А теперь спи, дитя мое.
И девушка тут же впервые за последнее время
погрузилась в крепкий, здоровый сон.
— А когда я проснулась, то почувствовала
себя прекрасно! Вот как, милая Сайра, я сюда попала, — закончила свой
рассказ Фирузи.
— А что было с Бату? — спросила
Джанет. — Хаджи-бей отомстил ему и его людям за твоих родных?
— О да! Когда мы услышали о тебе и спешно
выехали из Дамаска, взяв курс на Крит, я видела, как их отрубленные головы
гнили на шестах у городских ворот. Но я больше про них не вспоминала, и ага
молчал.
— Ты говоришь, что вы услышали обо мне в
Дамаске?
— Да, слух о том, что Абдула бен Абдула выставил
на аукцион рыжеволосую белую девушку благородного происхождения, разнесся от
Дамаска до Александрии. Подумать только, какие деньги отдал за тебя Хаджи-бей!
Те динары, что были заплачены за нас с Зулейкой, даже не идут ни в какое
сравнение!
— Если честно, не могу сказать, что мне
это очень льстит.
— И напрасно! — довольно резко
проговорила Зулейкя. Джанет удивленно покосилась на темноволосую девушку.
— А, не обращай на нее внимания, —
со смехом проговорила Фирузи. — Это наша китайская принцесса, дочь
императора. Она все еще не может успокоиться, что едва не попала в руки
погонщику верблюдов или какому-нибудь грязному варвару-скотоводу. Если бы
Хаджи-бей случайно не наткнулся на нее, она сейчас прислуживала бы а
закопченной хижине. Она у нас очень гордая. За те несколько недель, что мы
провели с ней вместе, я успела понять, как высоко ценится гордость среди
представителей ее народа. Она до сих нор мучается от того, что ее предала…
— Если не возражаешь, милая Фирузи, я
сама расскажу про себя. У меня тоже язык есть, — проговорила Зулейка. Она
поднялась с дивана, приблизилась к девушкам и опустилась на подушки рядом с
ними. В отличие от своей белокурой спутницы она рассказывала о себе твердым
голосом и не проливала слез.
Она на всю жизнь запомнила тот далекий день,
который решил ее судьбу. Па дворе стояла весна, и принцесса сидела у мраморной
кромки искусственного пруда в саду своей матери, наблюдая за тем, как нырнет
среди плавающих лилий серебряный карась. Ее отвлек негромкий оклик се личной
рабыни Май Цзе. Принцесса обернулась на голос.
— Госпожа, наша благородная матушка
желает видеть вас.
— Иду — Нет, нет, не так! —
испуганно вскрикнула рабыня. — Вначале переоденьтесь. Потому что там будет
он!
— Мой брат-император?
— Да, госпожа.
Принцесса вернулась к себе в комнату и с
помощью Май Цзе надела кимоно из белого шелка, расшитое розовыми цветами.
Рабыня расчесала ее длинные черные блестящие волосы, заплела их в две косы и
закрепила по обеим сторонам головы маленькими жемчужными заколками.
Отпустив рабыню, принцесса посмотрелась в
зеркало. Перед ней стояла высокая, изящная девушка с гладкой будто
отполированная слоновая кость кожей, выразительными раскосыми глазами, высокими
благородными скулами, маленьким тонким носиком и небольшим чувственным ртом.
Она знала, что красива, просто хотела лишний раз убедиться в этом. Покинув свою
комнату, она направилась туда, где ее ожидала мать.
— Принцесса, — объявил евнух.
Она вошла в комнату, изящно опустилась на
колени и потупила глаза, как того требовал обычай. В присутствии императора все
взоры должны были быть обращены долу.
— Поднимись, младшая сестра, —
раздался молодой мужской голос.
Она поднялась, старательно избегая встречаться
с венценосным братом глазами.
— Я сосватал тебя, — объявил он.
Принцесса бросила быстрый взгляд на мать, лицо которой ничего не выражало, и
промолчала.
— Ты выйдешь замуж, — продолжал
император, — за персидского шаха. В трехмесячный срок тебе надлежит
покинуть родительский дом и отправиться в Персию. Тебя будет сопровождать
полная свита, включая рабов и солдат. Принцессе из династии Минь, дочери нашего
покойного отца, славного Ченг Хуа, не подобает передвигаться по стране одной.
Но когда ты доберешься до Персии, свита покинет тебя и вернется. Тебе
разрешается оставить при себе лишь рабыню Май Цзе.
— Благодарю вас, мой господин.
— И это все, что ты можешь мне сказать?
Ты станешь хозяйкой Персии, сестра. Ты, дочь простой наложницы!
— Вы тоже родились от наложницы, мой
господин. Да к тому же далеко не такой знатной и благородной, как моя мать.
Хунь Чи расхохотался:
— В тебе слишком много гордости, сестра.
Ты станешь прекрасной женой персидскому шаху, и этот брак укрепит
взаимоотношения между нашими государствами.
— Я признательна вам за то, что вы дали
мне возможность послужить вам и моей родине.
— Ха! — усмехнулся император. —
Ты не дура, и я чувствую, и уже начинаешь просчитывать все преимущества нового
положения! Не меняйся, сестра. Мне нравится твоя гордыня. Никогда не теряй ее.
А теперь… — он повернулся к матери принцессы, — оставь нас. Я хочу пить
чай со своей сестрой.
Спустя три месяца огромный караван покинул
«Запретный город»
[5]
и повернул на запад к границам Персии. Вместе
с ним из отчего дома уехала юная принцесса из императорской династии Минь. На
дворе уже стояла середина лета, и на пути следования крестьяне одаривали свою
госпожу разными дарами, в основном спелыми дынями и другими фруктами и овощами.
Она распорядилась принимать все подарки, не отказываясь ни от чего. Сама
принцесса не показывалась людям, приветствовавшим ее, и ни разу не приоткрыла
занавесок своего паланкина. Она не испытывала к этим крестьянам никаких чувств.