Штрафник, танкист, смертник - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Першанин cтр.№ 15

Я рассчитал почти все верно. И в «артштурме» сидели не новички, и развернуться они успели, но с быстрого разворота выстрел у них не получился таким точным. Снаряд прошел рикошетом вдоль борта. Кому-то должно было повезти. Бронебойная болванка, вылетевшая из ствола нашего орудия со скоростью 700 метров в секунду, мгновенно преодолела разделявшие нас метры, проломила броню самоходки рядом с пушкой. Заученным движением Леня Кибалка выкинул гильзу из люка, сунул второй снаряд в казенник. В этот момент замолотил из 20-миллиметровой пушки и бортового пулемета тяжелый вездеход «ганомаг».

По броне нашей «тридцатьчетверки» колотило огромное острое зубило, но я, не желая рисковать, послал еще один снаряд в «артштурм». Из отверстия пыхнуло пламя, а из люка вывалился танкист в черной куртке. Он скатился вниз, вскочил и побежал прочь. Единственный, кто сумел выжить из экипажа самоходного орудия. Вскрикнул Боря Гаврин, а я крутнул башню в сторону бронетранспортера. Снаряд попал в двигатель. Второй снес 20-миллиметровку вместе со станиной, щитом и наводчиком, до последнего момента остававшимся на своем месте.

Остальной экипаж «ганомага» уже выскочил через кормовой люк и, пригибаясь, бежал к выломанному забору. Я выпустил вслед весь диск, двое солдат остались лежать, остальные успели нырнуть в проем. До меня не сразу дошло в горячке, что убит Боря Гаврин. Пуля попала в смотровое отверстие и насквозь пробила голову нашему стрелку-радисту, так и не успевшему обзавестись рацией. Иван Федотович и Леня вытащили его через люк механика. Господи, сколько ему было? Кажется, двадцать. Сколько и мне. А доживу ли я до двадцати одного года — только бог знает. Сорок с лишним дней до 26 апреля — огромный срок на войне. Здесь на час вперед не загадаешь.

Я заглянул в бронированную коробку «ганомага». Зенитная двадцатимиллиметровка валялась в дальнем углу, рядом лежал стрелок с оторванной по плечо рукой. Он умирал. Я спрыгнул вниз. Механик сообщил, что один из малокалиберных снарядов порвал гусеницу. Не совсем, но трак держится на соплях. Я невольно выругался. Гусеницу нам перебивало за полдня второй раз.

— Ну, что, заменять трак? — спросил Федотыч.

— Двигаться совсем нельзя?

— Можно. Только неизвестно, сколько проедем.

Потом появилась «тридцатьчетверка» из второй роты. Машина вырвалась из-под обстрела чудом. В лобовой броне виднелись несколько глубоких вмятин. Люк механика-водителя вывернуло, один угол треснул. Двигатель сильно дымил. Заряжающий и стрелок-радист были тяжело ранены, а у орудия не действовал откатник.

Мы все были полуоглохшие и, свертывая самокрутки, кричали, чтобы услышать друг друга. Я спросил лейтенанта, командира танка, жив ли Женька Рогозин. Он ответил, что был жив. Но дальше на улицах творится такая мясорубка, и наши отступают. К нам присоединился Таранец, похвалил за подбитый «артштурм». Лейтенант сказал, что все ерунда. Этих «артштурмов» и Т-4 не меньше двух десятков прут.

— А «тигра», того вообще наши снаряды не берут.

— Мы одного подбили, — сказал я. — Комвзвода Удалов в упор расстрелял.

— И где он, ваш удалой?

— Погиб. Ты панику не наводи, — вмешался Антон Таранец. — Двадцать, тридцать… зассал и хнычешь, как баба.

— Ничего я не хнычу, — обиделся лейтенант. — Я сам Т-4 подбил и три пулемета раздавил.

И все же нас выдавливали из города. Слишком неравными были силы. Вернулись к двухэтажке, где ранее уничтожили противотанковую батарею. Здесь уже побывали немцы. Все четверо раненых были убиты выстрелами в голову. Один человек — один выстрел. Только на санитара и сержанта не пожалели пуль. Оба пытались обороняться. Мы определили это по стреляным гильзам. Автомат сержанта исчез, а его добили ударами штыка в живот. Наверное, действовали эсэсовцы. А что, остальные фрицы лучше? Тоже бы наших раненых прикончили. Разве что не так грамотно — по одной пуле в голову. Все они фашисты, и бить их надо без пощады.

До утра оборонялись возле двухэтажки. Отбили две атаки, починили танки. Погибших похоронили в воронке, насыпав небольшой холм. Ночью бой в городе продолжался. Мы снова собирали в окрестностях боеприпасы. Снарядов оставалось мало. Один за другим умирали тяжелораненые. Вокруг танков, как это часто бывает, скопилась пехота. Организовали что-то вроде линии обороны, а потом начался сильный обстрел. Стреляли уже со всех сторон, и мы ушли из предместья Харькова на северо-восток. Это было пятнадцатое или шестнадцатое марта.

Остатки бригады и другие подразделения с боями вырывались из окружения. В лесу за городом, где командование взял на себя какой-то подполковник, мы сцепились с немецкими танками и, теряя людей, уходили на восток. Наша группа была одна из десятков, может, сотен больших и малых подразделений, прорывавшихся из-под Харькова. Конечно, по своим масштабам взятие немцами Харькова нельзя было сравнить с окружением и ликвидацией 6-й армии Паулюса под Сталинградом. Но ответный удар, нанесенный фрицами через полтора месяца после капитуляции Паулюса, отбросил наши войска на южном участке на 100 и больше километров. Эти километры, чтобы не попасть в плен, нам предстояло преодолеть. И не по прямой, а обходя скопления войск противника, выискивая, пробивая слабые участки.

Это было второе окружение, из которого мне приходилось выходить. Хотя настроение людей было подавленное, но все мы отчетливо понимали, что это не массовое отступление осени сорок первого года, а последствия умело проведенной немцами тактической операции. Сталинград крепко изменил настроение в войсках. Иногда слышалось в разговорах такое: «Слишком резко рванули вперед наши командиры. А нам расплачиваться…»

Любое крупное окружение — большие жертвы. Мы покинули станцию Люботин, имея в составе бригады десяток танков, десант, несколько полуторок и повозок. Остальную часть отряда составляли бойцы и командиры из других подразделений, примерно человек четыреста-пятьсот. С обозом, несколькими пушками. При отходе погибло много раненых, мы оставили почти всю артиллерию. Часть орудий прикрывала отход, а часть — мы взорвали, чтобы пушки не достались врагу. Места под Харьковом в основном степные, с небольшими участками леса, и это усложняло наше движение. Уже на следующий день несколько раз налетали немецкие самолеты, и мы снова несли потери.

Нам пришлось полдня простоять в лесистой балке, а ночью снова возобновить путь. Колеса и гусеницы машин продавливали тонкую подмерзшую корку, и двигались мы медленно. Немцы не любители воевать по ночам, но дважды мы попадали под сильный пулеметный огонь, сыпались мины. Разворачиваясь, били в ответ по вспышкам. Убитых хоронить не успевали, забирали документы и патроны.

С утра опустился густой туман. Колобов вызвал Антона Таранца, Женю Рогозина и меня. Я второй раз видел вблизи нашего комбата. Молодой, лет тридцати, с орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Кажется, он воевал на Финской, еще где-то. Разговаривал с нами доброжелательно, но за его непривычной мягкостью угадывалось, что судьба нам уготовлена не простая.

— Ребята, колонну рано или поздно догонят. Мелкие заслоны мы собьем, а от погони не оторвемся. Движемся десять верст в час. Одних раненых больше полусотни. Будете прикрывать.