– Нет, не нашли.
– Стало быть, этот тип полностью владел собой и ситуацией. Наверное, не первое убийство в его жизни. Возможно, все было заранее спланировано. В сентябре не до такой степени холодно, чтобы таскать с собой перчатки. Случайность почти исключена. Значит, нужно было сознательно заранее взять перчатки – зная, для чего они пригодятся.
Я стоял спиной к Келли и разглядывал следы внутри бунгало. Теперь я повернулся к нему – и он тут же отступил на два шага. Я сообразил, что это его привычное инстинктивное действие. Многие очень высокие люди имеют дурную манеру нависать над вами во время разговора и давить на вас своим постом. Келли, человек явно деликатный, нарочно отступал подальше от собеседника, чтобы не смотреть на него сверху вниз. Узнав Келли получше, я убедился, что он был очень скромный человек и немного стеснялся своего гигантского роста. Не судите меня строго, но мое описание Келли может не вполне соответствовать действительности – именно Келли кажется мне главным героем этой истории, даже если вы с этим не согласитесь. Только задним числом я понимаю, что в его внешности и в его поведении не было ничего героического. Он себя никогда не выпячивал.
– Итак, остается вычислить, что убийца искал, почему он передвигал тело, – и он у нас в руках, – сказал Келли.
Я недоверчиво потряс головой.
Говоря по совести, я был потрясен до глубины души.
Зоркость Келли в сравнении с дубоватым поведением Керта произвела на меня огромное впечатление.
Похоже, разгадка преступления уже совсем рядом. Хотя мне все это явно не по зубам.
– Ах, Бен, не делай такое растерянное лицо! Это тебе не высшая математика. Справишься.
– Ну не факт... Впрочем, это не мое расследование. Но мне безумно любопытно, какой здесь мотив.
– Хорошо, сынок, немного подскажу, – промолвил Келли. – Существует только шесть возможных мотивов преступления: гнев, страх, алчность, ревность, похоть и месть. Остается выяснить, какой из мотивов подходит в нашем случае. При этом надо помнить, что даже у самого отчаянного психопата-убийцы есть мотив – пусть лишь одному ему понятный. Так что любое – любое! – преступление имеет мотив. Это первейшая заповедь.
– Я думал, первейшая заповедь: «Как хотите, чтобы с вами поступали, так поступайте и вы».
– Это для священников, – подмигнул мне Келли. – У нас, полицейских, собственный катехизис.
Он повернулся и зашагал к своей «тойоте-королле». Это смешная крохотуля – мне не верилось, что такой крупный мужчина, как Келли, может поместиться в такой игрушечной машине.
Ничего, поместился.
8
Во второй половине того дня я застал в полицейском участке отца. Он сидел на стуле у стены, массировал затылок, водя головой из стороны в сторону, и, не поздоровавшись со мной, спросил:
– Ты куда мое кресло дел?
Он имел в виду впечатляющих размеров вращающееся кресло из искусственной кожи. В свое время отец заказал его аж в Нью-Йорке, и двадцать лет службы оставили на кресле глубокий отпечаток – в буквальном смысле.
– Отослал каменному Линкольну в Долину Монументов. Старина приустал стоять.
– Нет, я серьезно, – грозным тоном сказал отец. – Ты куда дел мое любимое кресло?
– Отдал Бобби Берку. Он найдет на него желающего.
– Это было мое кресло!
– Нет, собственность департамента полиции.
Отец осуждающе покачал головой. Бестолковый у него сын, ни черта в жизни не понимает!
С тех пор как я наткнулся на труп и все завертелось-закружилось, я почти не виделся с отцом. Он все время проводил дома, а я дома только ночевал, да и то не каждый день.
Отец днем рубил дрова – запас уже столько, что пол-Версаля можно отапливать добрый месяц. Вечера он коротал перед телевизором.
Бутылок я больше не находил, да и пьяным его вроде бы никогда не видел. Хотя выглядел он слегка не от мира сего – посторонний мог бы даже решить, что он регулярно понемногу закладывает за воротник. Я же понимал, что это не алкоголь, а просто тоска после смерти матери.
Он был потрясен – не столько самой смертью, к ней мы были подготовлены, он был потрясен противоестественным отсутствием матери. Те, кто понес невосполнимую утрату, рано или поздно совершают страшное открытие: мертвые исчезают навсегда.
Поначалу это понимание существует только в сознании – как абстракция, как теоретическое знание. И только позже до человека доходит. Я понимаю отца, потому что и мое ощущение утраты сродни легкому пьяному туману.
Я сел за шерифский стол. Годами это был стол моего отца. Я почти ничего не менял. Убрал только ящик для жалоб и пожеланий и табличку «Жалобы и пожелания суйте, пожалуйста, в дырку сзади!» – у нас с отцом немного разное понимание юмора.
– Ты что – пришел навестить свое кресло? – спросил я. – Или хотел о чем-то поговорить?
– Ты знаешь, о чем я пришел поговорить.
Поскольку я молчал, он встал и прошелся по комнате. Казалось, он уже забыл о причине своего визита.
– М-да, немало, немало лет протирал я задницу в этом участке! – произнес он задумчиво.
Я возвел глаза к небу. Жалость по отношению к самому себе ему никак не идет. Да и насчет протирания штанов он перегибает.
Подчиненных гонять – гонял, а чтобы самому перетрудиться – такое случалось редко.
Отец еще посопел-покряхтел, словно не в силах перейти к тому разговору, ради которого пришел.
– Как продвигается расследование убийства? – спросил он.
– По мнению прокуратуры, тут замешан главарь одной бостонской банды.
Отец только хмыкнул.
– Говорят, Данцигер крепко сел ему на хвост.
– А ты-то что? Они тебя как-то задействовали?
– Нет. Не моя юрисдикция.
– Э-э, нет! Тебе, Бен, никак нельзя в стороне оставаться. Тут у тебя выбора нет! Моя хата с краю – это хреновая позиция.
– Сам знаю.
– Ты не кто-нибудь, а шериф! Когда на твоей территории приезжему отстрелили башку...
– Да все я понимаю, не надо меня поучать.
– А что еще им известно?
– Отец, твое дело сторона. Не суйся куда не надо.
– Уж и спросить нельзя! Могу я интересоваться работой собственного сына или нет?
– Я не в курсе, что им известно. Мне никто не докладывает. Чего приказывают делать – делаю.
Отец презрительно ухмыльнулся.
– Не надо, отец, не начинай!
– Кого они подозревают?
– Типа по имени Харолд Брекстон. Вот, можешь на фотографию взглянуть.