— Еще как понимаю, Михаил Наумович, — поддакнул капитан. — В свое время я был рад, что благоверная не стала претендовать на мои дырявые носки. Впрочем, это к делу не относится. Давайте перейдем к вечеру пятницы.
— Да… — Рудаков снова замер, будто прокручивал картину перед глазами. — В пятницу я прилетел в Москву и сразу же, из аэропорта, позвонил Ингрид. Ее мобильный был отключен. Это могло означать только одно — она была с другим мужчиной. В последний месяц у нас как-то не ладилось, но одно дело — подозревать и совсем другое — знать. Я схватил такси и помчался к ней на квартиру…
— Было это?.. — вставил капитан.
— Около… около восьми вечера. Да, пожалуй. Я приехал на Тимирязевскую и позвонил. Никто не ответил. Тогда я открыл дверь своим ключом и вошел. В квартире было пусто. Я подождал полчаса, а потом спустился вниз. Знаете, там есть такая забегаловка? «Брюссель»?
— Знаю.
— Так вот. Я решил, что перед серьезным разговором необходимо выпить. Ну, и…
— Увлеклись? — подсказал Рюмин.
— Увлекся — это мягко сказано. «Брюссель» закрывается в одиннадцать, к тому времени я был пьян, как свинья. Да к тому же… — Рудаков выразительно похлопал себя по груди, где обычно висел цилиндрик с порошком.
— Понимаю, — неодобрительно обронил капитан.
— Я проснулся в скверике перед ее подъездом. Была уже глубокая ночь. Я сидел в какой-то песочнице, совершенно разбитый и, простите за подробность, с заблеванными ботинками. Но я все равно хотел выяснить все до конца.
Рюмин развел руками — ну конечно! А как же иначе?
— Я поднялся в квартиру. Дверь была незаперта. Я вошел и увидел… — Михаил сделал глотательное движение и оглядел кабинет в поисках воды.
Рюмин достал из сейфа поллитровую бутылочку негазированной «Бонаквы» и протянул Рудакову.
— Спасибо! — поблагодарил Михаил. Сделал несколько торопливых глотков, утер губы ладонью. — Я увидел… ее. Она была еще теплой, и ее кровь, дымясь, остывала у меня на руках. Это было ужасно. Если бы у меня оставались силы, я бы кричал. Но сил не нашлось. Помню, я поплелся в ванную и хорошенько забил ноздри. Не знаю, почему, но я всегда это делаю перед зеркалом. Наверное, в этом есть элемент глупой бравады и… стыда, что ли? Я по привычке выдавил собственному отражению левый глаз и только тут заметил, что все руки у меня в крови. Я умылся. Сделал все тщательно, чтобы не оставлять следов, а про отпечаток на зеркале… — Рудаков пожал плечами. — Просто забыл. Вот и все.
— Больше ничего? — строго спросил Рюмин. Рудаков покачал головой.
— Ничего.
— Ладно.
Рюмин снова открыл сейф, и Михаил с замиранием ждал, что же он оттуда достанет на этот раз. Наручники? Кандалы?
Капитан достал вещи Рудакова и положил на стол.
— Вы свободны, Михаил Наумович. Можете идти.
Рудаков почувствовал, как стул под ним закачался, и все вокруг поплыло.
— Вы меня отпускаете?
— Да. Теперь, когда я получил объяснение, не вижу необходимости держать вас под стражей.
Рудаков был обескуражен. Он вскочил со стула, потом снова сел. Все разрешилось — так легко и просто, а он не знал, радоваться ему или возмущаться.
— Вот так? Все? — голос его стал постепенно обретать былую грозность.
— Да. — Рюмин помолчал и потом произнес, отчеканивая каждое слово. — Сегодня ночью была убита еще одна девушка. Точно так же, как Ингрид. Светлана Данилова, может, знаете?
Рудаков, потрясенный этим известием, ошарашенно помотал головой.
— Нет.
— Я так и думал, — сказал Рюмин. — У жертв нет ничего общего, кроме способа убийства. И, соответственно, — убийцы. Так что — я обеспечил вам железное алиби, заперев в камеру.
Лицо Рудакова покрылось красными пятнами. Он вскочил и, брызгая слюной, воскликнул:
— Вы хотите, чтобы я был вам за это благодарен?
— Почему бы и нет? — философски изрек Рюмин.
— Ваши наглость и тупость переходят все границы! — заявил Михаил. — Мне рекомендовали вас как настоящего профессионала, способного распутать самое сложное дело. Но если вы — самый лучший, что же тогда говорить об остальных?
Рудаков одернул пиджак и направился к выходу.
— У вас будут большие неприятности, капитан!
— Одну минуточку! — остановил его Рюмин. — Вы кое-что забыли!
Он достал из ящика стола компакт-диск и протянул Рудакову.
— Что это? — спросил Михаил.
— Да так, — беззаботно ответил Рюмин. — Нашел под юбками у «Голубых танцовщиц».
Рудаков опешил. Он застыл на пороге, не зная, что сказать.
— Возьмите, может, еще понадобится. У меня есть копия.
Михаил вернулся к столу и схватил диск.
— Вы понимаете, чем это вам грозит?
— Ничем, — спокойно ответил Рюмин. — А вот у вас, действительно, могут быть большие неприятности — если не перестанете меня пугать.
Рудаков в задумчивости пожевал губами.
— А я тебя недооценил, капитан, — сказал он, но уже без прежней злости. И даже неожиданный переход на «ты» свидетельствовал не о пренебрежении, а, скорее, о признании Рюмина равным.
— Ничего страшного. Я привык.
Рудаков почесал низкий бугристый лоб.
— Да, кстати… Может, тебе это пригодится… Не знаю. Перед тем, как подняться к Ингрид, я видел мужчину, выходившего из подъезда.
Рюмин сразу насторожился. От былого спокойствия и благодушия не осталось и следа.
— Какого мужчину? Вы можете его описать?
— Ну… Высокий такой. Мощный. Размер — XL.
— Это сколько?
— Пятьдесят второй, рост — сто восемьдесят пять.
— А лицо?
— Лицо? — Рудаков скривился. — Дело в том, что я их почти не запоминаю. Лицо можно сделать каким угодно — любой стилист подтвердит. Поэтому я не смотрел на лицо.
— Какие-нибудь особые приметы? — настаивал Рюмин.
— Естественно! Но я не уверен, что это поможет, — с сомнением произнес Рудаков.
— И все-таки?
— У него были английские коричневые ботинки. John Lobb, прошлогодняя коллекция.
— John Lobb? — переспросил Рюмин. — Вы что, видели этикетку?
Рудаков недовольно закатил глаза.
— Зачем мне этикетка? Я вижу контур. John Lobb — это одно, а, скажем, Gucci, J.M. Weston или Church's — совершенно другое.
Рюмин озадаченно почесал в затылке. Подобных названий он никогда не слышал и вообще разбирался в дорогой обуви примерно как монах в женском белье.