Ян Август Андрен очень подробно расписывает эту казнь. Словно ранний репортер криминальной хроники, подумала Биргитта Руслин. Но пишет он для себя или для неведомых потомков. Иначе бы не пользовался выражениями вроде «ангельская радость».
Ситуация превращается в большую пугающую драму. О'Коннор тащится в своих оковах как в трансе, но у подножия виселицы вдруг оживает, начинает кричать, бороться за жизнь. Шум усиливается, и Ян Август Андрен изображает все это так: «Ужасно видеть, как этот молодой юноша борется за жизнь, хотя знает, что скоро ее потеряет. Отбивающегося подводят к петле, а он кричит и бьется, пока не открывают люк и у него не ломается шея». Тут прекращается весь шум и ропот, становится, пишет Ян Август Андрен, «тихо, будто все присутствующие онемели и почувствовали, как ломаются их шеи».
Выражается он и правда хорошо, подумала Биргитта Руслин. Пишущий человек, не лишенный эмоций.
Виселицу разбирают, труп и шпалы уносят в разные стороны. Китайцы, которые хотят завладеть веревкой повешенного О'Коннора, затевают драку. Андрен отмечает, что «китайцы не таковы, как мы, они грязные, держатся наособицу, выкрикивают диковинные заклинания и занимаются магическими кунштюками, у нас так не бывает. Наверное, варят теперь какое-то снадобье из веревки казненного».
Впервые он, так сказать, представляется, подумала Биргитта Руслин. Из-под его пера выходит собственное суждение. «Китайцы не таковы, как мы, они грязные».
Зазвонил телефон. Виви Сундберг.
— Я вас разбудила?
— Нет.
— Можете спуститься вниз? Я в холле.
— А в чем дело?
— Спускайтесь — расскажу.
Виви Сундберг в ожидании стояла у камина.
— Давайте присядем. — Она кивнула в угол, где располагались диван и кресла.
— Как вы узнали, что я живу здесь?
— Навела справки.
Биргитту Руслин охватили дурные предчувствия. Виви Сундберг держалась холодно, отстраненно. И перешла прямо к делу:
— Мы тут не слепые и не глухие. Хоть и живем в провинции. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.
— Нет.
— Из дома, куда я любезно вас впустила, исчезло содержимое комода. Я просила вас ничего не трогать. Ночью вы, похоже, туда возвращались. В ящике, который вы опустошили, были дневники и письма. Я подожду здесь, а вы их принесете. Сколько было дневников — пять или шесть? Сколько связок писем? Несите всё. И тогда я забуду об этом из доброго отношения к вам. Скажите спасибо, что я дала себе труд приехать.
Биргитта Руслин почувствовала, что залилась краской. Ее застукали in flagranti, с поличным. И сделать ничего нельзя. Судья опозорена.
Она встала, поднялась в номер. На секунду ощутила искушение оставить у себя тот дневник, который не успела дочитать. Но ведь она понятия не имела, что известно Виви Сундберг. Вроде бы она точно не знает, сколько там дневников, хотя это ничего не значит. Биргитта Руслин принесла в холл все, что забрала из ящика. Виви Сундберг сложила документы в бумажную сумку.
— Зачем вы это сделали?
— Из любопытства. Я очень сожалею.
— Вы рассказали мне не все?
— У меня нет подспудных мотивов.
Виви Сундберг испытующе посмотрела на нее. Биргитта Руслин опять почувствовала, что покраснела. Виви Сундберг встала. Несмотря на свои габариты, двигалась она легко.
— Предоставьте дело нам, полицейским. Я не стану поднимать шум из-за того, что вы ночью проникли в дом. Езжайте обратно в Хельсингборг, а я продолжу работу.
— Прошу прощения.
— Уже просили.
Виви Сундберг вышла, села в полицейскую машину. Биргитта Руслин смотрела, как машина тронулась с места, взвихрив тучу снега. Потом вернулась в номер, надела куртку и решила прогуляться по берегу заледенелого озера. Ветер налетал холодными шквалами. Судьи не шастают по ночам, не забирают тайком дневники и письма из дома, где недавно жестоко убили двух стариков, думала она. Интересно, расскажет Виви Сундберг об этом коллегам или предпочтет умолчать?
Биргитта Руслин обошла вокруг озера и в гостиницу вернулась разгоряченная и потная. Приняла душ, переоделась и тщательно обдумала происшедшее.
Попыталась записать свои мысли, но скомкала заметки и швырнула в корзину. Она побывала в доме, где выросла ее мать. Видела ее комнату, выяснила, что убиты действительно приемные родители матери. Что ж, пора возвращаться.
Спустившись в холл, она попросила портье оставить номер за ней еще на сутки. А потом поехала в Худиксвалль, нашла там книжный магазин и купила книгу о винах. Пообедать хотела сперва в том же китайском ресторане, что и накануне, однако раздумала и пошла в итальянский. Сидела там долго, перелистала газеты, но не стала смотреть, что пишут про Хешёваллен.
Зазвонил мобильник. По номеру она поняла, что это Сив, одна из близняшек.
— Ты где?
— В Хельсингланде. Я же говорила.
— Что ты там делаешь?
— Сама толком не знаю.
— Ты заболела?
— В некотором смысле. Я на бюллетене. Просто устала.
— Что ты делаешь в Хельсингланде?
— Путешествую. Смена обстановки. Завтра поеду домой.
В трубке Биргитта Руслин слышала дыхание дочери.
— Вы с папой опять поссорились?
— С чего ты взяла?
— Все только хуже становится. Сразу заметно, когда приезжаешь домой.
— Что?
— У вас все плохо. К тому же он так говорил.
— Папа говорил?
— У него есть перед тобой одно преимущество. Он отвечает, когда спрашивают. А ты нет. Не мешает тебе поразмыслить об этом по дороге домой. Мне пора заканчивать. На карточке больше нет денег.
Щелчок. Разговор оборвался. Биргитта Руслин думала о том, что сказала дочь. С обидой. Но понимая, что это правда. Она винила Стаффана, что он увиливает от разговора. А сама по отношению к детям ведет себя точно так же.
В гостинице она почитала купленную книгу, съела легкий ужин и рано легла спать.
Проснулась в темноте от телефонного звонка. Но в трубке царило молчание. И номер на дисплее не высветился.
Ей вдруг стало не по себе. Кто звонил?
Она проверила, заперта ли дверь, посмотрела в окно. Возле гостиницы ни души. Легла в постель, думая о том, что утром сделает единственно разумное.
Поедет домой.
9
В семь утра она сидела в ресторане за завтраком. Из окна, выходящего на озеро, видела, что поднялся ветер. Какой-то мужчина тащил за собой санки с двумя закутанными ребятишками. Она вспомнила, как сама уставала, тягая в гору санки с детьми. Но как замечательно было играть с малышами в саду и одновременно обдумывать сложные уголовные дела. Детские возгласы и смех в резком контрасте с пугающими местами преступлений.