Перед заморозками - читать онлайн книгу. Автор: Хеннинг Манкелль cтр.№ 102

Он зажмурился и глубоко вдохнул смолистый воздух. В детстве он с родителями как-то гостил летом на Эланде у родственника. Тот был рыбаком. Когда он вспоминал об этом лете, самом, пожалуй, счастливом в его жизни, то всегда ощущал запах смолы. Он помнил, как в светлые летние ночи он прибегал на берег и часами сидел в таком же сарайчике с рыбацкими принадлежностями только ради того, чтобы дышать этим волшебным запахом. Он открыл глаза. Пути назад не было, да он и не искал его. Время пришло. Затаившись за деревом, он посмотрел на веранду. Анна сидела в той же позе, что он ее оставил. Что она решила? Было слишком далеко, он не видел ее лица.

Сзади что-то хрустнуло. Он резко обернулся. Это был Тургейр. Эрик взорвался:

— Почему ты подкрадываешься?

— Я не хотел подкрадываться.

Эрик сильно ударил его в лицо. Тургейр только склонил голову. Эрик быстро погладил его по голове и двинулся к дому. Он беззвучно прошел на веранду и встал у нее за спиной. Она заметила его присутствие, только когда он наклонился к ней, — услышала дыхание.

— К чему ты пришла?

— Я сделаю, как ты захочешь.

Он так и предполагал, и все равно почувствовал облегчение.

Он принес маленькую наплечную сумочку, лежавшую у стены. Достал из нее нож — лезвие было узким и очень острым. Он положил его осторожно, словно котенка, на ее колени.

— В то самое мгновение, когда ты поймешь, что она знает что-то, чего знать не должна, ты ударишь ее — и не один раз, а два или три. Удар должен быть направлен в грудь, и когда вытаскиваешь стилет, поднимай его кверху. Потом позвонишь Тургейру и дождешься, пока мы тебя заберем. У тебя шесть часов, не больше. Ты знаешь, что я верю в тебя. Ты знаешь, что я люблю тебя. Кто может любить тебя больше, чем я?

Она хотела что-то сказать, но осеклась. Он понял, что было у нее на языке — Генриетта.

— Бог, — сказала она.

— Я верю в тебя, — повторил он. — Любовь Бога и моя любовь — это одно и то же. Мы — свидетели рождения нового мира. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— Понимаю.

Он пристально посмотрел ей в глаза. Его все еще грызли сомнения. Но он должен быть уверен, что поступает правильно.

Он проводил ее.

— Анна уезжает, — сказал он Тургейру.

Они сели в одну из стоявших во дворе машин. Эрик сам завязал повязку на ее глазах и проверил, не видит ли она что-нибудь. Потом надел на нее звуконепроницаемые наушники.

— Езжай в объезд, — тихо сказал он Тургейру. — Пусть она подумает, что это где-то далеко.

В половине шестого машина остановилась. Тургейр снял с нее наушники и повязку и сказал, чтобы она досчитала до пятидесяти, прежде чем откроет глаза.

— Бог видит тебя, — сказал он. — Он будет недоволен, что ты подсматриваешь.

Он помог ей выйти из машины. Анна досчитала до пятидесяти. Она сначала не поняла, где находится. Потом сообразила: на Мариагатан, у подъезда Линды.

Весь вечер 7 сентября Линда с восхищением наблюдала, как отец пытается собрать все разрозненные нити в нечто единое, разработать план, как они вот-вот двинутся дальше, что-то сдвинут в этом зашедшем в тупик следствии. За эти часы она убедилась, что похвалы, адресованные ее отцу коллегами, а иногда и газетами, вовсе не были преувеличенными. Журналисты, правда, чаще нападали на него — за его, мягко говоря, неприветливое поведение на пресс-конференциях. Она поняла, что он не просто опытный и талантливый следователь, но еще и обладает могучей волей и, самое главное, способностью заражать всех своим энтузиазмом. Она вспомнила, как ее товарищ по курсу как-то пригласил их на хоккейный матч — его отец был тренером хоккейной команды в первой лиге. Они даже зашли в раздевалку во время перерыва. И теперь она подумала, что у того тренера тоже это было — он умел вести людей за собой. После двух периодов его команда проигрывала четыре шайбы, но он убеждал их не падать духом, не сдаваться — и в последнем периоде им почти удалось спасти матч.

Интересно, удастся ли отцу переломить ход событий? Найдет ли он Зебру, пока ничего не случилось? В течение дня ей несколько раз приходилось покидать комнату совещаний или пресс-конференцию, где она стояла позади всех и слушала. Кишечник всегда был ее слабым местом — от страха у нее начинался понос. У отца же, наоборот, кишки были, по-видимому, луженые. Он иногда, подтрунивая над собой, утверждал, что у него желудочный сок, как у гиены, — как известно, самый едкий во всем животном мире. Зато у него бывали головные боли, продолжавшиеся иногда по нескольку дней. Снять их удавалось только какими-то очень сильными таблетками, отпускаемыми по рецепту.

Линде было страшно, и она понимала, что страшно не только ей. Ей казалось странной, почти нереальной та спокойная сосредоточенность, с какой работали окружающие ее люди. Она пыталась догадаться, о чем они думают, — и не могла; ничего, кроме крайней сосредоточенности и целеустремленности. Она вдруг поняла то, чему ее никогда не учили: бывают ситуации, когда самое важное — не потерять контроль, держать в узде свои собственные страхи. Без этого следствие моментально превратилось бы в полный хаос.

В начале пятого, перед началом пресс-конференции, она наткнулась на отца — он ходил взад-вперед по коридору, как тигр в клетке. Он то и дело посылал Мартинссона посмотреть, сколько собралось народа, сколько телекамер установлено, присутствует ли тот или иной журналист. По его тону было ясно, что он в глубине души надеется, что их нет. Он был в клетке, скоро откроется проход и его выпустят на арену. Когда вошла Лиза Хольгерссон и сказала, что пора, он буквально ворвался в комнату для пресс-конференций — не хватало только рыка.

Линда стояла у дверей. На небольшом помосте в другом конце комнаты сидели Лиза Хольгерссон, Свартман и отец. Она все время боялась, что он сорвется, если вдруг прозвучит какой-нибудь неудобный для него вопрос — настолько напряженным он выглядел. Она понимала, что больше всего его бесит, что он теряет драгоценное время. Но стоявший рядом Мартинссон сказал, что пресс-конференции иногда очень полезны для следствия — начинают поступать сведения от общественности, а в их положении это самое главное.

Но он не потерял самообладания. Он вел пресс-конференцию, как вел бы ее глухой. Она не смогла бы придумать лучшего сравнения — он говорил с такой серьезностью, как будто бы и не слышал ничего, кроме своей внутренней тревоги.

Он говорил только о Зебре. Раздали фотографии, показали ее портрет на экране. Где она? Кто-нибудь видел ее? Это было самое важное. Он избегал длинных и подробных разъяснений, отвечал коротко, отметал вопросы, на которые не считал нужным отвечать. Он говорил только то, чего не сказать было просто нельзя. «Есть какая-то связь, и мы пока ее не до конца понимаем, — закончил он. — Пожары в церквах, две убитые женщины, сожженные заживо животные. Мы даже не до конца уверены, что эта связь есть. Но мы совершенно уверены, что девушке, о которой идет речь, угрожает опасность».