– А что, паны? – сказал Тарас, перекликнувшись с куренными.
– Есть еще порох в пороховницах? Не ослабела ли козацкая сила? Не гнутся ли
козаки?
– Есть еще, батько, порох в пороховницах. Не ослабела еще
козацкая сила; еще не гнутся козаки!
И наперли сильно козаки: совсем смешали все ряды.
Низкорослый полковник ударил сбор и велел выкинуть восемь малеванных знамен,
чтобы собрать своих, рассыпавшихся далеко по всему полю. Все бежали ляхи к
знаменам; но не успели они еще выстроиться, как уже куренной атаман Кукубенко
ударил вновь с своими незамайковцами в середину и напал прямо на толстопузого
полковника. Не выдержал полковник и, поворотив коня, пустился вскачь; а
Кукубенко далеко гнал его через все поле, не дав ему соединиться с полком.
Завидев то с бокового куреня, Степан Гуска пустился ему навпереймы, с арканом в
руке, всю пригнувши голову к лошадиной шее, и, улучивши время, с одного раза
накинул аркан ему на шею. Весь побагровел полковник, ухватясь за веревку обеими
руками и силясь разорвать ее, но уже дюжий размах вогнал ему в самый живот
гибельную пику. Там и остался он, пригвожденный к земле. Но несдобровать и
Гуске! Не успели оглянуться козаки, как уже увидели Степана Гуску, поднятого на
четыре копья. Только и успел сказать бедняк: «Пусть же пропадут все враги и
ликует вечные веки Русская земля!» И там же испустил дух свой.
Оглянулись козаки, а уж там, сбоку, козак Метелыця угощает
ляхов, шеломя того и другого; а уж там, с другого, напирает с своими атаман
Невылычкий; а у возов ворочает врага и бьется Закрутыгуба; а у дальних возов
третий Пысаренко отогнал уже целую ватагу. А уж там, у других возов, схватились
и бьются на самых возах.
– Что, паны? – перекликнулся атаман Тарас, проехавши впереди
всех. – Есть ли еще порох в пороховницах? Крепка ли еще козацкая сила? Не
гнутся ли еще козаки?
– Есть еще, батько, порох в пороховницах; еще крепка
козацкая сила; еще не гнутся козаки!
А уж упал с воза Бовдюг. Прямо под самое сердце пришлась ему
пуля, но собрал старый весь дух свой и сказал: «Не жаль расстаться с светом.
Дай бог и всякому такой кончины! Пусть же славится до конца века Русская
земля!» И понеслась к вышинам Бовдюгова душа рассказать давно отошедшим
старцам, как умеют биться на Русской земле и, еще лучше того, как умеют умирать
в ней за святую веру.
Балабан, куренной атаман, скоро после него грянулся также на
землю. Три смертельные раны достались ему: от копья, от пули и от тяжелого
палаша. А был один из доблестнейших козаков; много совершил он под своим
атаманством морских походов, но славнее всех был поход к анатольским берегам.
Много набрали они тогда цехинов, дорогой турецкой габы,
[35] киндяков
[36] и
всяких убранств, но мыкнули горе на обратном пути: попались, сердечные, под
турецкие ядра. Как хватило их с корабля – половина челнов закружилась и
перевернулась, потопивши не одного в воду, но привязанные к бокам камыши спасли
челны от потопления. Балабан отплыл на всех веслах, стал прямо к солнцу и через
то сделался невиден турецкому кораблю. Всю ночь потом черпаками и шапками
выбирали они воду, латая пробитые места; из козацких штанов нарезали парусов,
понеслись и убежали от быстрейшего турецкого корабля. И мало того что прибыли
безбедно на Сечу, привезли еще златошвейную ризу архимандриту Межигорского
киевского монастыря и на Покров, что на Запорожье, оклад из чистого серебра. И
славили долго потом бандуристы удачливость козаков. Поникнул он теперь головою,
почуяв предсмертные муки, и тихо сказал: «Сдается мне, паны-браты, умираю
хорошею смертью; семерых изрубил, девятерых копьем исколол. Истоптал конем
вдоволь, а уж не припомню, скольких достал пулею. Пусть же цветет вечно Русская
земля!..» И отлетела его душа.
Козаки, козаки! не выдавайте лучшего цвета вашего войска!
Уже обступили Кукубенка, уже семь человек только осталось изо всего
Незамайковского куреня; уже и те отбиваются через силу; уже окровавилась на нем
одежда. Сам Тарас, увидя беду его, поспешил на выручку. Но поздно подоспели
козаки: уже успело ему углубиться под сердце копье прежде, чем были отогнаны
обступившие его враги. Тихо склонился он на руки подхватившим его козакам, и
хлынула ручьем молодая кровь, подобно дорогому вину, которое несли в склянном
сосуде из погреба неосторожные слуги, поскользнулись тут же у входа и разбили
дорогую сулею: все разлилось на землю вино, и схватил себя за голову
прибежавший хозяин, сберегавший его про лучший случай в жизни, чтобы если
приведет Бог на старости лет встретиться с товарищем юности, то чтобы помянуть
бы вместе с ним прежнее, иное время, когда иначе и лучше веселился человек…
Повел Кукубенко вокруг себя очами и проговорил: «Благодарю Бога, что довелось
мне умереть при глазах ваших, товарищи! Пусть же после нас живут еще лучшие,
чем мы, и красуется вечно любимая Христом Русская земля!» И вылетела молодая
душа. Подняли ее ангелы под руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там.
«Садись, Кукубенко, одесную меня! – скажет ему Христос, – ты не изменил
товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и
сберегал мою церковь». Всех опечалила смерть Кукубенка. Уже редели сильно
козацкие ряды; многих, многих храбрых уже недосчитывались; но стояли и
держались еще козаки.
– А что, паны? – перекликнулся Тарас с оставшимися куренями.
– Есть ли еще порох в пороховницах? Не иступились ли сабли? Не утомилась ли
козацкая сила? Не погнулись ли козаки?
– Достанет еще, батько, пороху! Годятся еще сабли; не
утомилась козацкая сила; не погнулись еще козаки!
И рванулись снова козаки так, как бы и потерь никаких не
потерпели. Уже три только куренных атамана осталось в живых. Червонели уже
всюду красные реки; высоко гатились мосты из козацких и вражьих тел. Взглянул
Тарас на небо, а уж по небу потянулась вереница кречетов. Ну, будет кому-то
пожива! А уж там подняли на копье Метелыцю. Уже голова другого Пысаренка,
завертевшись, захлопала очами. Уже подломился и бухнулся о землю начетверо
изрубленный Охрим Гуска. «Ну!» – сказал Тарас и махнул платком. Понял тот знак
Остап и ударил сильно, вырвавшись из засады, в конницу. Не выдержали сильного напору
ляхи, а он их гнал и нагнал прямо на место, где были убиты в землю колья и
обломки копьев. Пошли спотыкаться и падать кони и лететь через их головы ляхи.
А в это время корсунцы, стоявшие последние за возами, увидевши, что уже
достанет ружейная пуля, грянули вдруг из самопалов. Все сбились и растерялись
ляхи, и приободрились козаки. «Вот и наша победа!» – раздались со всех сторон
запорожские голоса, затрубили в трубы и выкинули победную хоругвь. Везде бежали
и крылись разбитые ляхи. «Ну, нет, еще не совсем победа!» – сказал Тарас, глядя
на городские ворота, и сказал он правду.
Отворились ворота, и вылетел оттуда гусарский полк, краса
всех конных полков. Под всеми всадниками были все как один бурые аргамаки.
Впереди других понесся витязь всех бойчее, всех красивее. Так и летели черные
волосы из-под медной его шапки; вился завязанный на руке дорогой шарф, шитый
руками первой красавицы. Так и оторопел Тарас, когда увидел, что это был
Андрий. А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный
на руку подарок, понесся, как молодой борзой пес, красивейший, быстрейший и
молодший всех в стае. Атукнул на него опытный охотник – и он понесся, пустив
прямой чертой по воздуху свои ноги, весь покосившись набок всем телом, взрывая
снег и десять раз выпереживая самого зайца в жару своего бега. Остановился
старый Тарас и глядел на то, как он чистил перед собою дорогу, разгонял, рубил
и сыпал удары направо и налево. Не вытерпел Тарас и закричал: «Как?.. Своих?..
Своих, чертов сын, своих бьешь?..» Но Андрий не различал, кто пред ним был,
свои или другие какие; ничего не видел он. Кудри, кудри он видел, длинные,
длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь, и снежную шею, и плечи, и все,
что создано для безумных поцелуев.