Геральт взглядом проводил разъезд. Вид странствующих рыцарей напомнил ему о Рейнарте де Буа–Фресне, который только что вернулся со службы и восстанавливал силы в объятиях своей «мещаночки», муж которой, торговец, обычно не возвращался по утрам и вечерам, вероятно, задерживаемый где–то в пути взбухшими реками, полными зверья лесами и другими выкрутасами стихий. Ведьмак и не думал выдергивать Рейнарта из объятий любовницы, но искренне сожалел, что не отложил выполнение контракта с виноградниками Помероль на более позднее время. Он полюбил рыцаря, ему недоставало его общества.
— Поехали, господин ведьмак.
— Поехали, господин Фьерабрас.
Поехали трактом вверх по течению речки. Блессюра извивалась и петляла, но мостиков было множество, так что удлинять путь за счет объездов не приходилось.
Из ноздрей Плотвы и мула вырывался пар.
— Как думаете, господин Фьерабрас, долго зима продержится?
— На Саовину был мороз. А пословица гласит: «Коль на Саовину мороз, нацепляй кулек на нос».
— Понимаю. А ваша лоза? Ей мороз не повредит?
— И холоднее бывало.
Поехали молча.
— Поглядите, — проговорил наконец Фьерабрас, — там, в котловине, лежит деревушка Лисьи Ямы. На тамошних полях, просто удивительно даже, горшки растут.
— Не понял?
— Горшки, говорю. Родятся в лоне земли, сами по себе, исключительное чудо природы, без всякой помощи человеческой. Как где в другом каком месте картошка либо репа, так в Лисьих Ямах горшки растут. Всяческого рода и всяческих конфигуранциев.
— Вы серьезно?
— Чтоб я так здоров был! Поэтому Лисьи Ямы устанавливают партнерские контакты с деревней Дудно в Мехте. Там, народ говорит, земля крышки для горшков рожает.
— Всяческого рода и конфигуранциев?
— Ну, прям в яблочко попали, господин ведьмак. В яблочко.
Поехали дальше. Молча. Блессюра шумела и пенилась на перекатах.
* * *
— А эвона там, гляньте, милсдарь ведьмак, руины древнего града Дун Тынне. Страшных сцен, если верить сказкам, насмотрелся этот град. Свидетелем, стало быть, был. Вальгериус, которого называли Удалым, убил там кроваво и жестоко неверную жену, любовника оной, мать оной же, сестру оной же и оной же брата такоже. А потом сел и заплакал неведомо почему.
— Слышал я об этом.
— Так, значит, бывали здесь.
— Нет.
— Ну, стало быть, далеко сказка разносится.
— Прямо в яблочко попали, господин управляющий.
* * *
— А вон та, — указал ведьмак, — стройная башня, вон там, за тем страшным бургом? Что такое?
— Там–то? Храм.
— Какого божества?
— А кто ж его знает?
— И верно. Кто ж.
* * *
Ближе к полудню они увидели виноградники. Полого спускающиеся к Блессюре склоны холмов, ощетинившиеся ровно обрезанной лозой, сейчас диковинные и голые. На макушке самого высокого холма, овеваемые ветром, врезались в небо башни, толстый донжон и барбакан замка Помероль.
Геральта заинтересовала ведущая к замку дорога — наезженная, избитая копытами и ободьями колес не меньше, чем главный тракт. Видать, к замку Помероль с тракта частенько кто–то наведывался. Он воздержался от вопросов, пока не заметил близ замка несколько покрытых парусиной телег, солидных и крепких экипажей, используемых в дальних поездках.
— Купцы, — пояснил управляющий. — Виноторговцы.
— Купцы? — удивился Геральт. — Как так? Я думал, горные перевалы занесены снегом, а Туссент отрезан от мира. Каким же чудом прибыли сюда купцы?
— Для купцов, — серьезно сказал управляющий Фьерабрас, — нет плохих дорог, во всяком случае, для тех, кто по–серьезному относится к своему ремеслу. У них, милсдарь ведьмак, такой принцип: если цель привлекает, средство должно найтись.
— Действительно, — медленно проговорил ведьмак, — принцип очень меткий и достойный подражания. В любой ситуации.
— Несомненно. Но, сказать по правде, некоторые из купцов торчат здесь с осени, выехать не могут. Однако духом не падают, говорят, мол, ну и что, зато весной будем первыми, прежде чем конкуренты объявятся. У них это называется «мыслить позитивно».
— И против этого принципа трудно возражать, — кивнул Геральт. — Еще одно меня интересует, господин управляющий. Почему купцы сидят здесь, на отшибе, а не в Боклере? Иль княгиня не спешит предложить им гостеприимство? Может, брезгает купцами?
— Отнюдь, — возразил Фьерабрас. — Госпожа княгиня всегда приглашает их, они же вежливо отказываются. И живут при виноградниках.
— Почему?
— Боклер, говорят, сплошь пиры, балы, гулянки, попойки и любвишки. Человек, говорят, только паршивеет, дуреет и время тратит, вместо того чтобы думать об интересе. А мыслить след о том, что действительно важно. О цели, что светит. Неустанно. Не распыляя мыслей на какие–то там финтифлюшки. Тогда, и только тогда, можно намеченной цели достигнуть.
— Истинно, господин Фьерабрас, — медленно проговорил ведьмак. — Я рад нашей совместной поездке. Я многое обрел из наших бесед. Поверьте, многое.
* * *
Вопреки ожиданиям ведьмака, они не поехали к замку Помероль, а проследовали несколько дальше, на горб за котловиной, на котором возвышался очередной замочек, поменьше размером и гораздо более запущенный. Замочек назывался Зурбарран. Предвкушение близкой работы радовало Геральта. Темный, обнесенный крепостной стеной с обрушившимися зубьями Зурбарран выглядел один к одному как зачарованные руины, несомненно, кишащие чарами, дивами и чудовищами.
Внутри, во дворике, вместо призраков и чудовищ копошились несколько человек, поглощенных занятиями столь чародейскими, как перекатывание бочек, очистка досок и сбивание их же при помощи гвоздей. Несло свежим деревом, свежей известкой, несвежими кошками, прокисшим вином и гороховой похлебкой. Похлебку вскоре и подали.
Проголодавшиеся в пути, опаленные ветром, холодом, они ели охоче и молча. С ними потчевался похлебкой подчиненный управляющего Фьерабраса, представленный Геральту под именем Шимон Гилька. Прислуживали две светловолосые девушки с длинными, не меньше двух локтей, косами. Обе посылали ведьмаку взгляды столь красноречивые, что он решил как можно скорее покончить с похлебкой и заняться работой.
Шимон Гилька чудовища не видел. Как оно выглядит, знал исключительно с чужих слов.
— Черный был, пол–нет, как смола, но когда по стене полз, кирпичи скрозь ево видать было. Все одно, как желе был, пол–нет, господин ведьмак, или как бы, с твово позволения, клей какой–то. А лапищи у ево предлинные и тонкие, и уйма тех лапищев при ем, восемь, а–то и поболе даже. А Иунтек этак стоял–стоял и глазел, аж вконец стукнуло ево, и он заорал: «Сгинь, пропади!» И еще екзорцизму доложил: «Да чтоб ты сдох. Морда твоя, мать ее так–перетак!», тогда чудище прыг–прыг–прыг. Запрыгало, пол–нет, и только ево и видели. Сбегло в пропасти пещер. Тады парни так говорили: коли тута у вас чуды, так гоните повышение в оплате труда. Потому как здесь условия вредные для здоровья, а ежели не хочите, то мы в цех пойдем с жалобой. Аль, говорят, деменструацию устроим. А я им на то: ваш, говорю, цех, может меня в задницу…