— Она слишком властолюбива, — проворчал Геральт, отвернувшись. — Я не мог этого вынести. Она относилась ко мне, как…
— Перестань, — оборвала Нэннеке. — Не распускай нюни. Я тебе не мамочка, сколько можно повторять? Твоей поверенной тоже не намерена быть. Мне безразлично, как она к тебе относилась. А твое к ней отношение интересует меня еще меньше. Посредничать или же вручать ей эти дурные камушки я не собираюсь. Если хочешь быть дураком — пожалуйста, но без меня.
— Ты не поняла. Я не собираюсь ублажать ее или покупать. Просто я ей кое–что должен, а лечение, на которое она рассчитывает, стоит, кажется, очень дорого. Я хочу ей помочь, вот и все.
— Ты, оказывается, еще больший дурень, чем я думала. — Нэннеке подняла корзинку. — Дорогое лечение? Помощь? Геральт, для нее твои камушки — мелочь, не стоящая плевка. Знаешь ли ты, сколько Йеннифэр может получить за прерывание беременности у светской дамы?
— Это–то я как раз знаю. Как и то, что за лечение бесплодия она берет еще больше. Жаль, себе не в силах помочь. Поэтому ищет помощи у других, в том числе и у тебя.
— Ей не поможет никто, это совершенно исключено. Она волшебница. Как у большинства магичек, у нее атрофированные, совершенно непроизводительные гонады, и это необратимо. У нее никогда не будет ребенка.
— Не все чародейки в этом смысле ущербны. Я кое–что знаю об этом. Ты — тоже.
— Верно. — Нэннеке прищурилась. — Знаю.
— Не может быть правилом то, из чего есть исключения. И, пожалуйста, не надо говорить, что, мол, исключения подтверждают правила. Лучше расскажи об исключениях из таковых.
— Об исключениях, — холодно ответила богослужительница, — можно сказать только одно: они есть. Ничего больше. А Йеннифэр… Ну что ж, к сожалению, она в число исключений не входит. Во всяком случае, в том роде дефектности, о котором мы говорим. Потому что во всем остальном трудно найти исключение большее, нежели она.
— Чародеям, — Геральт не обиделся ни на холод, ни на намеки, — удавалось воскрешать мертвых. Мне известны документально подтвержденные случаи. А воскрешать мертвых, сдается, потруднее, чем ликвидировать атрофию желез или органов.
— Скверно тебе сдается. Я не знаю ни одного задокументированного удачного случая лечения атрофии либо регенерации желез внутренней секреции. Геральт, хватит, наша беседа начинает походить на консилиум. Ты в этом не разбираешься, а я разбираюсь. И если говорю, что Йеннифэр заплатила за приобретение определенных способностей утратой других, значит, так оно и есть.
— Если это настолько очевидно, то не понимаю, почему она все пытается…
— Ты вообще страшно мало понимаешь, — прервала жрица. — Страшно мало. Перестань беспокоиться о недугах Йеннифэр, подумай о своих. Твой организм тоже подвергли необратимым изменениям. Тебя удивляет она, а что скажешь о себе самом? Ведь тебе должно быть ясно, что ты никогда не будешь человеком, а меж тем ты только то и делаешь, что пытаешься быть им. И совершаешь человеческие ошибки. Ошибки, которые ведьмак совершать не должен.
Геральт прислонился к стене грота, отер пот со лба.
— Не отвечаешь, — заметила Нэннеке, улыбнувшись. — Неудивительно. Трудно спорить с гласом рассудка. Ты болен, Геральт. Ты неполноценен. Плохо реагируешь на эликсиры. У тебя ускоренный пульс, замедленная аккомодация глаз, запаздывающие реакции. У тебя не получаются самые простые Знаки. И ты намерен выйти на большак? Тебе надо лечиться. Необходима терапия. Но прежде — транс.
— Так вот зачем ты прислала ко мне Иолю? Ради терапии? Для облегчения транса?
— Глуп ты, как я погляжу!
— Не настолько.
Нэннеке отвернулась, засунула руку между мясистыми побегами незнакомых ведьмаку вьющихся растений.
— Ну ладно. Да, я прислала ее к тебе. Ради терапии, как ты изволил выразиться. И скажу тебе, это получилось. Утром ты реагировал гораздо лучше. Был спокойнее. Кроме того, Иоля тоже нуждается в терапии. Не злись.
— Я не злюсь ни на… терапию, ни на Иолю.
— А на глас рассудка, который слышишь?
Геральт не ответил.
— Транс необходим, — повторила Нэннеке, окидывая взглядом свой пещерный сад. — Иоля готова. Она установила с тобой физический и психический контакт. Если хочешь уехать, мы сделаем это сегодня ночью.
— Не хочу. Пойми, Нэннеке, в трансе Иоля может начать вещать. Пророчествовать, читать будущее.
— Именно это и имеется в виду.
— Вот–вот. А я не хочу знать будущего. Как я стану после этого делать то, что делаю? Впрочем, я знаю его и без того.
— Ты уверен?
Он промолчал.
— Ну хорошо, — вздохнула богослужительница. — Пошли. Да, Геральт, не хочется быть бестактной, но скажи мне… Скажи, как вы познакомились? Ты и Йеннифэр? Как это началось?
Ведьмак улыбнулся.
— Началось с того, что нам с Лютиком нечего было есть, и мы решили наловить рыбы.
— Надо понимать, вместо рыбы ты поймал Йеннифэр?
— Не совсем так. Я расскажу, как было. Но, если не возражаешь, после ужина — я немного проголодался.
— Тогда пошли. Я взяла все, что требовалось.
Ведьмак направился к выходу, еще раз повел глазами по пещерной теплице.
— Нэннеке?
— А?
— Половина того, что здесь растет, не встречается нигде в мире. Я не ошибаюсь?
— Не ошибаешься. Больше половины.
— В чем причина?
— Если я скажу, что причиной тому милость богини Мелитэле, тебе, вероятно, этого будет недостаточно?
— Скорее всего, да.
— Так я и думала. — Нэннеке улыбнулась. — Видишь ли, Геральт, наше яркое солнце все еще светит. Но уже не так, как раньше. Хочешь, почитай книжки. А ежели не хочешь тратить на это времени, то, может, тебя удовлетворит, если я скажу, что хрусталь, из которого сделаны окна в кровле, действует как фильтр. Он отсеивает убийственные лучи, которых в солнечном свете все больше. Поэтому здесь живут растения, которых в естественных условиях нигде в мире не встретить.
— Понял, — кивнул ведьмак. — А мы, Нэннеке? Как с нами? Ведь и на нас светит то же солнце. Не следует ли и нам попрятаться под такие стекла?
— В принципе следует, — вздохнула жрица. — Но…
— Что «но»?
— Но уже поздно.
Последнее желание
1
Сом выставил усастую голову, сильно рванул, забился, взбурлил воду, сверкнул белым брюхом.
— Осторожнее, Лютик! — крикнул ведьмак, упираясь каблуками в мокрый песок. — Держи, черт…
— Держу… — прокряхтел поэт. — Мать моя, ну чудовище! Не рыба — левиафан! Жратвы будет, боги!
— Трави, трави, а то бечева порвется!