Да, со времен Высоготовой юности изменилось только одно: эмансипация прогрессировала. В банды тянулись не только подростки, но и сбрендившие девчонки, предпочитавшие коня, меч и приключения спицам, кудели и ожиданию сватов.
Конечно, Высогота не сказал ей всего этого напрямик. А поведал уклончиво. Но так, дабы она поняла, что он это знает. Дабы ей стало ясно, что если кто–то здесь и является загадкой, то уж конечно не она — чудом избежавшая облавы малолетняя разбойница из банды таких же малолетних паршивцев. Изувеченная соплячка, пытающаяся окружить себя ореолом таинственности…
— Ты не знаешь, кто я. Но не бойся. Я скоро уеду. Не стану подвергать тебя опасности.
Высогота не выдержал.
— Не грозит мне никакая опасность, — сказал он сухо. — Да и что вообще может грозить? Даже если преследователи явятся сюда, в чем я весьма сомневаюсь, что плохого могут они мне сделать? Конечно, оказание помощи беглым преступникам наказуемо, но это не касается отшельников, поскольку отшельник не знаком со светскими установлениями. Я вправе принимать любого, попавшего в мою обитель. Ты верно сказала: я не знаю, кто ты такая. Откуда мне, отшельнику, знать, кто ты, что натворила и за что тебя преследует закон? Да и какой закон? Ведь я даже не знаю, чьи законы действуют в здешних краях, под чьей и какой юрисдикцией они находятся. И меня это не интересует. Я — отшельник.
Он немного перебрал с этим отшельничеством. И сам чувствовал это. Но не отказался — ее яростные зеленые глаза кололи его словно шпоры.
— Я — убогий пустынник. Умерший для мира и дел его. Я — человек простой и необразованный, мировых проблем не знающий…
Вот тут–то он явно переборщил.
— Как же! — взвизгнула она, отбрасывая шкурку и нож на пол. — Дурочкой меня считаешь, да? Нет, я не дурочка, и не думай. Пустынник убогий! Когда тебя не было, я тут кое–что высмотрела. Заглянула туда, в угол, за не очень чистые занавески. Откуда, интересно знать, на полках взялись ученые книги, скажи, ты, человек простой и необразованный?
Высогота бросил шкурку нутрии на кучку.
— Когда–то здесь жил сборщик налогов, — сказал он небрежно. — Это кадастры и бухгалтерские книги.
— Брешешь, — поморщилась Цири, массируя шрам. — Ведь прям в глаза врешь!
Он не ответил, прикинувшись, будто оценивает оттенок очередной шкурки.
— Может, думаешь, — снова заговорила девушка, — что если у тебя седая борода, морщины во весь лоб и сто лет за плечами, так ты можешь запросто объегорить такую наивную молодку, как я, а? Ну, так я тебе скажу: первую попавшуюся, может, и обведешь вокруг пальца. Но я–то не первая попавшаяся.
Он высоко поднял брови в немом провокационном вопросе. Она не заставила себя долго ждать.
— Я, дорогой мой отшельничек, училась в таких местах, где было множество книг. В том числе и таких, что на твоих полках стоят. Многие из их названий мне знакомы.
Высогота еще выше поднял брови. Она глядела ему прямо в глаза.
— Странные речи, — процедила она, — ведет зачуханная замарашка, замызганная сиротинушка, а может, и вообще грабительница или бандитка, найденная в кустах с раздолбанной мордой. Однако неплохо бы тебе знать, милсдарь отшельник, что я читала Родерика де Новембра, просматривала, и не раз, труд под названием «Materia medica». Знаю «Herbarius», точно такой, как на твоей полке. Знаю также, что означает на корешках книг горностаевый крест на красном щите. Это знак, что книгу издал Оксенфуртский университет.
Она замолчала, продолжая внимательно наблюдать за Высоготой. Тот молчал, стараясь, чтобы его лицо ничего не выдавало.
— Поэтому я думаю, — сказала она, тряхнув головой свойственным ей гордым и немного резким движением, — что ты вовсе не простачок и не отшельник. И отнюдь не умер для мира, а сбежал от него. И скрываешься здесь, на безлюдье, укрывшись видимостью и… бескрайними камышами.
— Если все обстоит так, как ты говоришь, — улыбнулся Высогота, — то действительно преудивительно переплелись наши судьбы, начитанная ты моя девочка. Но ведь и ты тоже здесь скрываешься. Ведь и ты, Цири, умело укутываешь себя вуалью видимостей. Однако я человек старый, полный подозрений и прогоркшего старческого недоверия…
— Ко мне?
— К миру, Цири. К миру, в котором жульническая явь натягивает на себя маску истины, чтобы объегорить иную истину, кстати говоря, тоже фальшивую и тоже пытающуюся жульничать. К миру, в котором герб Оксенфуртского университета малюют на дверях борделей. К миру, в котором раненые разбойницы выдают себя за бывалых, ученых, а может, и благородных мазелей, интеллектуалок и эрудиток, цитирующих Родерика де Новембра и знакомых с гербом Академии. Вопреки всякой видимости. Вопреки тому, что сами–то носят со–о–овсем другой знак. Бандитский татуаж. Пунцовую розу, наколотую в паху.
— Верно, ты прав. — Она прикусила губу, а лицо покрылось таким густым румянцем, что розовая до того полоса шрама показалась черной. — Ты прогоркший старик. И въедливый дед.
— На моей полке, за занавеской, — указал он движением головы, — стоит «Aen N’og Mab Teadh’morc», сборник эльфьих сказок и рифмованных предсказаний. Есть там весьма подходящая к нашей ситуации и беседе историйка об уважаемом вороне и юной ласточке. А поскольку, Цири, я, как и ты, — эрудит, постольку я позволю себе привести соответствующую цитату. Ворон, как ты, несомненно, помнишь, обвиняет ласточку в легкомысленности и недостойной непоседливости.
Hen Cerbin dic’ss aen n’og Zireael
Aark, aark, caelm foile, te veloe, ell?
Zireael…
Он замолчал, поставил локти на стол, а подбородок положил на сплетенные пальцы. Цири тряхнула головой, выпрямилась, вызывающе глянула на него и докончила:
…Zireael veloe que’ss aen en’ssan irch
Mab og, Hen Cerbin, vean ni, quirk, quirk!
— Прогоркший и недоверчивый старик, — проговорил после недолгого молчания Высогота, не меняя позы, — приносит извинения юной эрудитке. Седой ворон, которому всюду мнятся предательство и обман, просит ласточку, единственная вина которой в том, что она молода, полна жизни и привлекательна, простить его.
— А вот теперь ты несешь напраслину! — воскликнула Цири, инстинктивно прикрывая шрам на лице. — Такие комплименты можешь держать при себе. Они не исправят кривых швов, которыми ты заметал мне кожу. И не думай, что такими фокусами ты добьешься моего доверия. Я по–прежнему не знаю, кто ты таков. Почему обманул меня относительно дней и дат. И с какой целью заглядывал мне меж ног, хотя ранена я была в лицо. И одним ли только заглядыванием все кончилось.
На этот раз ей удалось вывести его из равновесия.
— Да что ты вообразила, соплячка?! — крикнул он. — Да я тебе в отцы гожусь!
— В деды, — холодно поправила она. — В деды, а то и в прадеды. Но ты мне и не дед, и не прадед. И вообще я не знаю, кто ты таков. Только наверняка уж не тот, за кого себя выдаешь. Или хочешь, чтобы тебя за него принимали.