Лютик пригляделся к рыцарям, отряхнулся от муки и привел в порядок одежду, затем поплевал на ладонь и пригладил растрепанные волосы.
— Ты, Геральт, молчи, — предупредил он. — Переговоры поведу я. Это темерское рыцарство. Разбили нильфгаардцев. Ничего с нами не сделают. Уж я–то знаю, как разговаривать с такими. Надо им показать, что они не с кем–кем, а с равными себе имеют дело.
— Лютик, умоляю…
— Не шебуршись, все будет в ажуре. Я собаку съел на разговорах с рыцарями и дворянами. Половина Темерии меня знает. Эй, прочь с дороги, прислуга, расступись! У меня слово к вашим господам!
Кнехты растерянно переглянулись, но отвели пики, расступились. Лютик и Геральт направились к рыцарям. Поэт вышагивал гордо, с барской миной на физиономии, мало соответствующей изодранному и вымазанному мукой кафтану.
— Стоять! — рявкнул на него один из латников. — Ни шагу! Кто такие?
— А кому это я отвечать должен? — подбоченился Лютик. — И почему? Кто вы такие, чтобы невинных путников удерживать?
— Не тебе спрашивать, голозадый! Отвечай!
Трубадур наклонил голову набок, поглядел на гербы, украшающие щиты и туники рыцарей.
— Три красных сердца на золотом поле, — отметил он. — Следовательно, вы — Обри. В голове щита трезубец, значит, вы — первородный сын Анзельма Обри. Родителя вашего я хорошо знаю, милсдарь рыцарь. А вы, милсдарь Крикливый, что там у вас на серебряном щите? Ага! Между головами грифов черный столб? Герб рода Пепеброков, если не ошибаюсь, а я в таких штуках редко ошибаюсь. Столб, говорят, отражает присущую членам этого рода «смекалку».
— Прекрати, черт возьми, — прошипел Геральт.
— Я — известный поэт Лютик! — напыжился бард, не обращая на него внимания. — Наверняка слышали? Так вот проводите–ка нас к вашему начальнику, к сеньору, ибо привык я с равными себе разговоры разговаривать.
Латники не отреагировали, но выражение их лиц становилось все менее приятным, а металлические перчатки все сильнее сжимали изукрашенные трензеля поводьев. Лютик явно этого не замечал.
— Ну, в чем дело? — громко спросил он. — Чего так глазеете, рыцарь? Да–да, к вам я обращаюсь, милсдарь Черный столб! Что вы рожи строите? Кто–то сказал вам, что ежели прищурить глаза и выпятить нижнюю челюсть, так будете выглядеть мужественнее, достойнее и грознее? Обманули вас. Вы выглядите так, словно уже неделю не могли как следует опорожниться!
— Взять их! — рявкнул первородный сын Анзельма Обри, владелец щита с тремя сердцами. Черный столб из рода Пепеброков тырнул своего рысака шпорами.
— Взять их! Связать негодяев!
* * *
Они шли за лошадьми. Вторые концы веревок, которые связывали их руки, были прикреплены к лукам седел. То и дело им приходилось бежать, потому что наездники не жалели ни коней, ни пленников. Лютик дважды падал и по несколько минут ехал на животе, крича так, что сердце разрывалось. Его ставили на ноги, безжалостно подгоняли древком копья. И гнали дальше. Пыль слепила слезящиеся глаза, душила и свербила в носу. Жажда сушила глотки.
Одно утешало — дорога, по которой их гнали, вела на юг. Так что наконец–то Геральт двигался в желаемом направлении, причем достаточно быстро. Однако радости он не испытывал, потому что совершенно иначе представлял себе такое путешествие. На место добрались в тот момент, когда Лютик уже охрип от богохульствования, перемешанного с мольбами о милосердии, а боль в локте и колене Геральта превратилась в настоящую пытку, настолько мучительную, что ведьмак начал уже подумывать о радикальных, пусть даже и отчаянных действиях.
Добрались до армейского лагеря, разместившегося около разрушенной, наполовину сожженной крепости. Внутри, за кольцом стражи, коновязей и дымящих лагерных костров, стояли украшенные флагами палатки рыцарства, окружающие просторный и полный движения майдан за развалившейся и обгоревшей изгородью. Майдан оказался концом их вынужденной экскурсии.
Увидев колоду, Геральт и Лютик натянули веревки. Конные вначале не намерены были подпускать их к водопою, но сын Анзельма Обри вспомнил, видимо, о знакомстве Лютика со своим родителем и соизволил снизойти. Они втиснулись между лошадьми, напились, ополоснули лица связанными руками. Рывок веревки вернул их к реальности.
— Кого вы опять приволокли? — спросил высокий худощавый рыцарь в вороненых, богато вызолоченных доспехах, ритмично похлопывая булавой по орнаментированной ташке. — Только не говорите, что это очередные шпики.
— Шпики или дезертиры, — подтвердил сын Анзельма Обри. — Их поймали в лагере у Хотли, где разгромили нильфгаардский разъезд. Весьма подозрительные типы.
Рыцарь в золоченых доспехах прыснул, потом внимательнее посмотрел на Лютика, и его юное, но суровое лицо вдруг осветилось улыбкой.
— Ерунда. Развязать.
— Но это же нильфгаардские шпионы, — запетушился Черный столб из рода Пепеброков. — Особенно вон тот. Лаялся не хуже деревенского пса. Поэт, говорит! Сукин он сын, а не поэт!
— Он не врал, — улыбнулся рыцарь в золоченых доспехах. — Это бард Лютик. Я его знаю. Снять с него путы. Со второго тоже.
— Вы уверены, господин граф?
— Это приказ, рыцарь Пепеброк.
— А ты думал, я не пригожусь, да? — буркнул Лютик Геральту, растирающему онемевшие от уз кисти. — Ну, теперь видишь? Моя слава опережает меня, меня знают и уважают везде.
Геральт не ответил, занятый массированном собственных кистей, донимавшего локтя и колена.
— Соблаговолите простить рвение этих юношей, — сказал рыцарь, названный графом. — Им всюду мерещатся нильфгаардские шпионы. Каждый наш разъезд приводит нескольких типов, показавшихся им подозрительными. То есть тех, которые чем–либо выделяются в бегущей толпе. А вы, милсдарь Лютик, очень даже выделяетесь. Как очутились у Хотли, среди беглецов?
— Я ехал из Диллингена в Марибор, — гладко соврал поэт, — когда мы попали в этот ад, я и мой… коллега по перу. Так сказать, соперник. Вероятно, вы его знаете. Это… Гиральдус.
— Как же, как же, знаю, читал, — похвалился рыцарь. — Такая честь для меня, господин Гиральдус. Я — Даниель Эчеверри, граф Гаррамон. Да, маэстро Лютик, многое изменилось с того времени, когда вы пели при дворе короля Фольтеста!
— Да уж!
— Кто б подумал, — нахмурился граф, — что до этого дойдет. Вердэн отдали Эмгыру, Бругге практически уже завоеван, Содден — в огне… А мы отступаем, непрерывно отступаем… Прошу прощения, я хотел сказать: совершаем тактический маневр. Нильфгаард все вокруг жжет и уничтожает, уже почти до Ины дошел, совсем немного — и окружит крепости Майены и Развана, а темерская армия не перестает проделывать «тактический маневр»…
— Когда у Хотли я увидел лилии на ваших щитах, — сказал Лютик, — думал, это контрнаступление.
— Контрудар, — поправил Даниель Эчеверри. — И разведка боем. Мы перешли Ину, разбили несколько нильфгаардских разъездов и групп скоя’таэлей, палящих все, что только можно. Видите, что сталось с крепостью в Армерии, которую нам удалось отбить. А форты в Каркано и Видорте сожжены до основания. Весь юг в крови, огне и дыме… Ах, что же это я… Вы прекрасно знаете, что творится в Бругге и Соддене, с беженцами оттуда вам довелось идти. А мои молодцы вас за шпионов приняли! Еще раз приношу свои извинения. И приглашаю отобедать. Некоторые дворяне и офицеры будут рады познакомиться с вами, милостивые государи поэты.