Эти двери не для всех - читать онлайн книгу. Автор: Павел Сутин cтр.№ 44

– Это никуда не годится, – сердито сказал Шехберг и пролистал какую-то папку. – Оставляют меня на лето с двумя ординаторами и дежурантом… Потом удивляются. А ну-ка, подбери сопли!!! Я кому сказал – подбери сопли! Это все твоя отстраненность. Твое высокомерие. Ну что ты раскис? Тебя не отчислят. Понял?

Все. Иди! Работай. Иди, Гриша".

Шехберг строго хлопнул ладонью по столу и вышел из кабинета. Бравик безжизненно поплелся вслед за Шехбергом, вышел в коридор. Он искал по карманам сигареты и думал, как сказать отцу.

Шехберг неторопливо, косолапо прошел по коридору, не постучавшись, открыл дверь профессорского кабинета и плотно ее за собой притворил.

Что он там сказал Попову – одному богу известно. Но история та прекратилась, выдохлась сама по себе, уже через два дня Попов как ни в чем ни бывало выслушивал бравиковские доклады на утренних конференциях.

Это "подбери сопли" Бравик запомнил навсегда. И Шехберга помнил всегда… Больше двадцати лет прошло… С почитанием, с любовью помнил Шехберга… Всегда.

"А конференция была хорошая, – подумал Бравик. – Назаров будет доволен. Хорошая конференция".

Саша Берг, февраль 84-го

Саша, пробираясь через людный вестибюль, шел в гардероб. Он очень спешил – вчера вечером позвонил Таиров из Крылатского и сказал, что в магазине "Спорт", на Щербаковке, сегодня выбросят "Атомики". Какая будет ростовка, Таиров не знал, но хватать надо любую ростовку, а потом, если не подойдет, можно поменять на толкучке, возле ДК ЗИЛа. "Атомики", разумеется, будут недешевы, триста двадцать рублей, астрономические деньги, шесть стипендий – ну так это же "Атомики". Это, конечно, еще не легендарные "Россиньоли", и не дважды, трижды легендарные "Кейту" (сказать по правде, Саша знал только одного обладателя "Кей-ту" – это была марка для небожителей, для выездных). Но "Атомики" – это уже ЛЫЖИ. Это явление иного порядка, нежели убогие "Полспорт". "Атомик" – это уровень.

Саша, разумеется, тоже был не пальцем деланный, у него с прошлого года имелись пестренькие, бело-сиреневые, "Фишеры". Тоже неплохо, тоже уровень. И ботинки у Саши были нормальные. Не позорные какие-нибудь "ка-лэ-эсы", а красно-белые "Альпины" прошлогодней модели. Однако до чего же ему, черт побери, хотелось иметь "Атомики"! Еще осенью он прикупил синий австрийский комбез-эластик и очки "Карера" купил, выложил восемьдесят рублей, две стипендии. Вот теперь бы еще "Атомики" – и он будет выглядеть как человек.

Саша со стройотряда отложил две сотни (сезон был удачный, "урожайный", Саша купил тогда "вертушку", съездил в сентябре в Гурзуф с Наташкой и еще отложил две сотни), а сто двадцать ему дал Сенька.

– Саня! – крикнули с лестницы. – Саня, подожди!

Саша обернулся и увидел Вацлава Романовского, высокого, рыхлого парня из параллельной группы.

Они познакомились и подружились на картошке, этой осенью. Вацлав был классным парнем, знал массу анекдотов и обладал приятным умением обживаться где угодно.

Их курс поселили в корпусах пионерлагеря. Между облетающими березами белели алебастровые горнисты. Посреди спортивной площадки подергивалась зябью темная лужа. В пыльной столовой пахло сгоревшим маргарином.

Саша при расселении замешкался, и ему не хватило свободной кровати в пыльном дортуаре, где на стенах висели приколотые канцелярскими кнопками альбомные листы с детскими рисунками гуашью и цветными карандашами. Саша стоял в проходе между кроватями, когда его хлопнули по плечу и густой голос с хрипотцой сказал:

– Пошли со мной, старик. Там отдельное купе имеется.

Так Саша поселился в маленькой комнатке для пионервожатых. (Вацлав не спешил вваливаться в корпус вместе со всеми, он приметил запертую дверь и открыл ее гвоздем.) Получилось прекрасно. Ни тебе толкотни после работы в поле, ни тебе чужих мокрых штурмовок и грязных резиновых сапог, а главное – почти не слышны были жуткие песни под гитару: "Па! дароге ра-за-чараваний…", "Вот! новый пАвА-рот! и! мАтор рИвет!.." И всякая подобная чепуха. Саша был человеком вполне компанейским, но совершенно не переносил хорового пения. Пения этого, мудацкого, не любил потому, что был каэспэшным человеком, бывал на слетах и знал цену пению настоящему – оно-то, настоящее, могло быть только на стихи Левитанского, Сухарева, Самойлова, et cetera. Саша был молод, ему еще скучен был таежнодорожный, интеллигентно-бородатый подгитарный эпос. Саше еще не резало слух то, как Визбор путается в падежах. Его пока еще не смешил Кукин, у которого во всех песнях был один и тот же герой – ироничный, средних лет столичный житель, потерявший друга, брошенный женой, разочаровавшийся в человечестве (нужное подчеркнуть) и философствующий по этому поводу в тамбуре вагона, в салоне самолета, у геологического костра (нужное подчеркнуть). И жалистные "дамские штучки" Вероники Долиной ему пока казались занятными. И бесчисленных старших и младших научных сотрудников, завсегдатаев каэспэшных слетов и нешуточных романтиков, Саша пока еще слушал с энтузиазмом.

А жеребятины, всякого сексуально-озабоченного рыготания он не выносил. От сальных студенческих пересуд его мутило по причине интеллигентного воспитания и уже сложившейся привычки к негромким, насмешливым разговорам Сенькиных друзей.

Привычки к той выдержанной тональности веселых и умных бесед, что была в обычае на Сенькиной даче.

Саша последние два года все больше и больше времени проводил в Сенькиной компании, там ему было хорошо и интересно. А сокурсники, в институтских стенах вполне приемлемые, на пленэре Сашу очень раздражали. Переместившись из Москвы на картофельные поля под Рязанью, сокурсники быстро становились разухабистыми, шумными и совсем не уважали права соседа на privacy. В дортуаре густо пахло несвежими носками и окурками, постоянно верещал транзисторный приемник, а засыпали там только под утро. И выпивали сокурсники тоже слишком шумно.

– Взвились, блин, кострами синие ночи, – сказал про однокурсников Вацлав.

Он оказался прекрасным соседом – чистоплотным и неназойливым. Они раздобыли занавеску на окно и каждый день по очереди мыли пол. Преподаватели на их комнатку не покушались, преподавателей поселили в директорском коттедже. Через день Вацлав украл у водителей электроплитку, а Саша подтибрил в столовой две тарелки и два граненых стакана. Эмалированные кружки у них имелись свои, был также запас индийского чая, три блока сигарет "Родопи", четыре книги и двухлитровая банка меда. Так сложился скудный, но достаточный "картошечный" быт.

По вечерам Саша с Вацлавом заваривали на плитке крепкий чай, разливали по граненым стаканам вермут "Вишневый" или портвейн "Агдам". Закусывали яблоками.

Яблок было полно, сразу за забором лагеря начинался колхозный сад. Выпив, Вацлав рассказывал два-три анекдота, потом ложился с книжкой и вскоре засыпал. Саша приоткрывал окно, шел чистить зубы и мыть ноги, стелил постель, говорил Наташкиной фотографии "спокойной ночи" и ложился.