Хемлок, или Яды - читать онлайн книгу. Автор: Габриэль Витткоп cтр.№ 84

— Но откуда вы все это знаете, дорогой Терия?

— Ах, мадам, знаю, и все тут. Позвольте вам не рассказывать, откуда, - смущенно рассматривая свои перстни, ответил мастер.

Мари-Мадлен встревожилась, но отказалась от его гостеприимства. «Просто не надо выходить и мозолить глаза, - подумала она, - монастырский приют - священная обитель, и никто не посмеет туда вторгнуться».

— Тем не менее, тем не менее... Вы должны спрятаться именно здесь, иначе я не дам за вашу безопасность ломаного гроша. Подумайте, мадам...

— Я тронута и благодарю вас, но, по-моему, вы преувеличиваете... К тому же осталось всего несколько дней...

Она намекала на недавние события: по-прежнему удерживая принадлежавший Австрии Льеж, французы наконец объявили о своей готовности передать город испанцам. Стало известно, что власть Людовика XIV здесь перестанет признаваться с вечера 25 марта 1676 года - на следующий день после Благовещения. Так что оставалось лишь проявить немного благоразумия и запастись терпением.

После этого разговора Мари-Мадлен решила покинуть Льеж, как только его возвратят Испании, и добраться с занятыми у Терии деньгами до Неаполя. Донья Фелипа обрадуется, что хоть кто-то сможет развеять ее тоску, ну и на месте Мари-Мадлен наверняка отыщет проверенное средство, чтобы завладеть имуществом дамы, избавившись и от ее скучного общества, и от рассказов о сабенке. По слухам, неаполитанцы неплохо разбираются в ядах.

Целую неделю до Благовещения Мари-Мадлен не выходила из дома, хотя с приближением заветного срока нервы начинали шалить. Маркиза знала, что Ла-Рейни отправил на ее поиски эмиссаров. Нужно было выиграть время. Вечером 25 марта, когда она ложилась в постель, складки брошенных на табурет чулок сложились в знакомое лицо. В отблесках свечи выделялись шишковатый лоб, полые орбиты косых, разного цвета глаз - пока еще, правда, незрячих, приплюснутый нос и огромная заячья губа. Ну, вылитый Угрон: Мари-Мадлен непроизвольно вскрикнула. Она встала, чтобы переложить чулки, но то было зловещее предзнаменование. Когда она попыталась забыться и уснуть, из глубин памяти всплыли некогда услышанные или прочитанные стихи:

Гнездится в сердце страх, рассудок омрачен,

Повсюду багрецом мой грех запечатлен...

Но их тут же захлестнуло волной сна, заволокло больше не подчинявшимися ей образами.

Утреннее небо 26 марта было абсолютно белым, в садах щелкали ножницы. Погода стояла еще холодная, но в лужах с таявшим кругами льдом отражались голые ветки, а в воздухе разносился запах рыхлой земли, обнажившегося перегноя. Заслышав дверной колокольчик, привратница поставила лейку, вытерла о фартук руки и побежала взглянуть в окошко. Она увидела капитана в сопровождении жандармов и человека в черном, которого приняла за аббата. Тот очень вежливо попросил о встрече с матерью-настоятельницей, но, едва открылась дверь, все они бесцеремонно ворвались внутрь.

— Преподобная мать сейчас в часовне, - пролепетала привратница.

— Мы не отнимем у нее много времени, - сказал человек в черном.

Лувуа возложил это деликатное поручение на весьма осторожного, опытного капитана Дегре и велел поторопиться, если он хочет застать пташку в гнезде. Сразу по прибытии Дегре встретился с Декарьером - агентом французской полиции в Нидерландах и бывшим секретарем суперинтенданта Фуке [164] , после чего оба направились к льежским властям. Дегре предъявил Совету шестидесяти королевское письмо и потребовал разрешения на законное проникновение в монастырский приют для ареста маркизы де Бренвилье. Бургомистры прочитали письмо и без малейших возражений предоставили Декарьеру карт-бланш, даже не осведомившись о причинах ареста, который Дегре решил поручить самому Декарьеру.

Мать-настоятельницу пришлось дожидаться, и она явилась, слегка шаркая ногами. Сухое, заскорузлое лицо с близко поставленными черными глазками, похожими на яблочные семечки. Известно ли преподобной матери, что мадам де Нувар - не кто иная, как маркиза де Бренвилье? Нет, настоятельница даже не слышала такой фамилии, так что эффекта неожиданности не получилось.

— Эта женщина отравила мужа и всю свою семью.

— Господи! - воскликнула настоятельница и перекрестилась.

— Вот именно, мадам.

Они постучали в дверь маркизы.

— Войдите! - сказала Мари-Мадлен, решив, что послушница принесла завтрак. Когда они вошли, она сидела против света у окна, спиной к ним, и казалась крошечной.

— Именем короля, мадам!

Она обернулась, словно кошка в прыжке, и, увидев их, с громким криком опустилась на стул.

— Я проиграла...

Так и сказала: не «погибла», а «проиграла»... Словно просто пошла не с той карты. «А, если б у меня были мои опалы - мои счастливые камешки!»

Ей сурово приказали сесть и приступили к обыску: рылись в ношеных рубашках, хранивших ее запах платьях, старых перчатках, еще сохранившихся веерах, открывали банки с румянами, нюхали полупустые флаконы духов, переворачивали домашние туфли и разлезшиеся нижние юбки. Под кроватью, рядом с ночным горшком, нашли лакированную шкатулочку с какими-то грошами и документами, один из которых назывался «Моя исповедь».

— Вы не имеете никаких прав на эти бумаги! Сейчас же верните

их!

— Нет, мадам, я не верну их, при всем уважении к таинству покаяния. Мой долг - передать все, что касается вас, в руки правосудия.

— Верните мою исповедь!

Она прыгнула к Дегре и попыталась вырвать ларчик, но ее тут же схватили за руки толстые лапищи. Двое полицейских наложили на шкатулку двойную печать.

Маркиза отчаянно отбивалась, так что пришлось связать ей руки и донести до кареты, где от кожаной обивки исходил едкий запах пота. Почему нельзя, как в детстве, перегрызть веревки? Мари-

Мадлен вдруг вспомнила тот день, когда на мосту Пти-Пон арестовали самого Сент-Круа. Подле нее поставили чемодан и кошелек с несколькими пистолями: оторопев, она уставилась невидящим взором в одну точку. Ее убили, уничтожили, растоптали. Она же была почти уверена в своей безнаказанности. Почти... Но всегда слышала минорный отзвук, слабое эхо, ощущала смутную угрозу, которая порой забывалась, но никогда не покидала насовсем. Тайная агония тянулась так долго, однако теперь все стало явным.

Карета тронулась всего за час до передачи Льежа испанцам.

Они заехали в Маастрихт, чтобы подготовиться к путешествию, и Мари-Мадлен заперли в подвале ратуши - в камере с шершавым полом, отделенной от комнаты охраны решеткой. Мари-Мадлен беспробудно проспала больше двенадцати часов, после чего выпила целый кувшин воды. В ее жизни начинался новый период, и она уже разрабатывала план.