Хемлок, или Яды - читать онлайн книгу. Автор: Габриэль Витткоп cтр.№ 10

Рокко тоже оказался ничуть не лучше, да и Кристофоро вряд ли бы что-нибудь изменил. Хотя все они ненавидели отца, им не под силу было оторваться от породившего их ствола, по венам растекался один и тот же про́клятый сок, сплачивая и отдавая всех троих на откуп истории.

— Но девочки, - робко подала голос служанка, - хоть девочки-то...

Ее подруга отвлеклась от чистки тазиков и, отбросив сальной рукой упавшую на лицо прядь, посмотрела на говорившую в упор:

— Ты же знаешь, яблоко от яблони недалеко падает...

* * *

Мой отец таким не был. Возвращение вспять. И вот приходится доставать детство из глубин, поднимать его с темного дна, но ведерце качается, переливается через край, продрогшее детство облепляют паразитическая пена и загнивающий ил. Нужно выдать на-гора далекое прошлое, еще более далекое прошедшее детство.

— Я немного похожа на него, - говорит Хемлок, самодовольно касаясь своей иссиня-черной шевелюры, ниспадающей по обе стороны гладкого лица. Ей двадцать пять.

— Расскажи, - просит X. Оба еще так молоды.

Хемлок раскачивается с каким-то глуповатым удовольствием. Ей очень нравится говорить об отце, хоть она и знает, что нельзя описать того, кого любишь.

— Взять, к примеру, тебя, X... Я даже пытаться не стала бы. Мы так часто повторяем, что истина - часть речи, обойденная молчанием. Что же ты хочешь от меня услышать?.. Налей-ка мне выпить...

Но через пару минут Хемлок уже вспоминает то время, когда она любила пить после него из стакана, как совсем еще крошкой кусала в шутку его за руки, как он рассказывал историю о Геркулесе, несшем на спине двух парнишек, которые смеялись над его черной задницей, историю Человека в железной маске и историю маркизы де Бренвилье. Вспоминает, как, повествуя о папаше Убю, он даже напевал песенку Молотил, очень забавно подрыгивая ногой. У него была смазливая мордашка и здоровые зубы, он закладывал за воротник, обожал женщин, с воодушевлением цитировал классиков. Он был человеком очень слабым, инфантильным, но отличался эгоизмом здорового животного. Зачастую эгоисты отдают очень много, сами того не замечая. Тем не менее, детство Хемлок было грустным, одиноким, пусть и особенным - в общем, именно таким, как надо. Отца Хемлок видела очень редко. Она не в силах забыть материнскую неприязнь, а он сам почему-то всегда напоминал что-то тяжелое, серое, холодное, как свинец. Неприязнь усиливалась, когда она заболевала и ощущала себя брошенной вещицей на пустыре, валяющейся в зарослях мяты и цикуты.

— Налей-ка мне выпить, X., пожалуйста...

Булькает вино. В открытое окно влетает пение дрозда, большой квадрат солнечного света касается края ковра, раскрывая там, точно глаз, шерстяную розу. Внезапно у Хемлок возникает полная уверенность, что когда-нибудь она вспомнит это мгновение во всех подробностях, и она действительно вспоминает его сорок два года спустя.

* * *

У Беатриче болели зубы, и всякий раз приходилось ходить за помощью в лазарет к сестре Кларе - совсем юной крестьянке с фиолетовыми глазами. Она колдовала над мягчительной мальвой, мочегонным укропом, кровоочистительными листьями малины, смягчающим бадьяном, рвотной чемерицей, которую следовало принимать с осторожностью, над укрепляющим десны, улучшающим память и отгоняющим злых духов розмарином. Беатриче почти всегда заставала ее одну, словно сестра Клара только ее и ждала, стоя перед горшками с желтыми и синими цветами, под свисавшими с балок пучками лекарственных трав, словно осенявшими ее балдахином, над которым сквозняки поднимали облачка пыли. Невзирая на приятное обхождение, сестра Клара почему-то внушала страх. Она говорила, что некоторые травы нужно собирать в полнолуние, но вместе с тем досадовала, что священное правило запрещает ходить по ночам за шершавыми или бархатистыми серенькими цветочками, что распускаются у самой земли или прячутся под листьями других растений. Порой она улыбалась и закрывала глаза, проходя мимо горшочков, где мокла рыжевато-белая масса. Даже изо рта у нее пахло бородачом, темной мятной свежестью, а еще утоляющим боль и вызывающим сновидения антидотом. Он-то и спасал при зубной боли.

— Самое главное - не ложись щекой на перьевую подушку, - говорила сестра Клара, когда послушница впорхнула в лазарет привлеченным цветами мотыльком.

— Зубная боль - это любовный недуг...

— Нам знакома лишь любовь Божья, а она - сама доброта, -удивленно сказала сестра Клара, и Беатриче тихонько заплакала.

Она обо всем узнала в тот самый день, когда дон Франческо призвал своих дочерей. Беатриче уже видела серо-желтые стены палаццо, слышала, как гремят по плитам пьяные шаги, как разносится по галереям рев, как часто и гулко сыплются удары.

Послушница поглядела на нее с хитрецой.

— Придется вырвать зуб, - сказала сестра Клара.

Беатриче застенчиво объяснила собственные слезы зубной болью и вышла из лазарета, прижимая к щеке тряпочку. На лестнице она столкнулась с сестрой.

Антонина, красивая девушка с соединенными прямой линией бровями, напрямик заявила, что больше не останется в доме отца и приложит все старания, чтобы поскорее выскочить замуж. Для Беатриче дела обстояли куда хуже. Уйти из монастыря значило отказаться от жизни без тумаков и обид, отказаться от гармонии, от легких дуновений ветерка, шелестевшего плющом на стенах и полупрозрачными листьями глицинии. Уйти из монастыря значило расстаться с Коломбой.

— Зубная боль - это любовный недуг, - заметила донна Антонина, пожав плечами, но ничего конкретного не имела в виду.

Антидот действовал не только на зубы, но и на разум. С расширенными, горящими, точно лампы, глазами, неестественной деревянной походкой Беатриче добралась до общей спальни, где надеялась отыскать Коломбу. Она была печальной, опухшей от слез и уже обратила лицо к пустыне одиночества. Внезапно Беатриче увидела, какой девушка станет впоследствии: вдовой с агатовыми четками такого же оливкового оттенка, как и ее шелковое платье; каштановые волосы слегка вьются под заколкой в виде сердечка, траурное покрывало окружает ее волнами фонтана. В выпуклом зеркале антидота, в лабиринтах опия, Беатриче увидела Коломбу такой, какой встретит ее шесть лет спустя. Сестра Клара явно переборщила с дозой.

Коломба порылась в своем ларчике и достала палисандровую шкатулку, легко помещавшуюся в ладони.

— Это самое ценное, что у меня есть, душа моя, хоть ты и заслуживаешь гораздо большего. Возьми и сохрани ее ради любви ко мне.

В шкатулке лежала индийская пряжка с граненым изумрудом, вставленным в широкую золотую оправу, со свисавшей серой грушевидной жемчужиной.

— Мой отец привез ее из Агры, когда торговал венецианскими золотыми покрывалами. Говорят, там была еще одна такая же, но он не стал ее покупать, поскольку дела шли уже неважно. Можешь носить ее на турецком тюрбане или повесить на цепочку.