– Мак – новичок, – мрачно сказал Мемо. – Кто поручится,
что он не растеряется, оставшись один? Смешно на это рассчитывать. Смешно
отвергать старый, хорошо рассчитанный план из-за того, что у нас есть новичок
Мак. Я сказал и повторяю: это авантюра.
– Да брось ты, начальник, – сказал Зеленый. – Такая у
нас работа. По мне что старый план, что новый план – все авантюра. А как же
по-другому? Без риска нельзя, а с этими пилюлями риск меньше. Они же там под
башней обалдеют, когда мы в десять часов на них наскочим. Они там, небось, в
десять часов водку пьют и песни орут, а тут мы наскочим, а у них, может, и
автоматы не заряжены, и сами они пьяные лежат… Нет, мне нравится. Верно, Мак?
– Я, это самое, тоже… – сказал Лесник. – Я рассуждаю
как? Если такой план даже мне удивителен, то уж гвардейцам этим и подавно.
Правильно Зеленый говорит, обалдеют они… Опять же лишних пять минуток не
помучаемся, а там, глядишь, Мак башню повалит, и совсем будет хорошо… Да ведь
как хорошо-то! – сказал он вдруг, словно озаренный новой идеей. – Ведь никто же
до нас башен не валил, только хвастались, а мы первыми будем… И опять же – пока
они эту башню снова наладят, это сколько времени пройдет! Хоть месяц-то
по-человечески поживем… без приступов этих гадских…
– Боюсь, что вы меня не поняли, Копыто, – сказал
Генерал. – В плане ничего не меняется, мы только нападаем неожиданно, усиливаем
атаку за счет Птицы и несколько меняем порядок отступления.
– А если ты беспокоишься, что Маку всех нас будет не
вытащить, – по-прежнему лениво проговорила Орди, глядя на болото, – так ты не
забывай, что тащить ему придется одного, от силы – двоих, а он мальчик сильный.
– Да, – сказал Генерал, глядя на нее. – Это правда…
Генерал был влюблен в Орди. Никто, кроме Максима, этого не
видел, но Максим ??нал, что это любовь старая, безнадежная, началась она еще при
Гэле, а теперь стала еще безнадежнее, если это возможно. Генерал был не
генерал. До войны он был рабочим на конвейере, потом попал в школу младших командиров,
воевал капралом, кончил войну ротмистром. Он хорошо знал ротмистра Чачу, имел с
ним счеты (были какие-то беспорядки в каком-то полку сразу после войны) и давно
и безуспешно охотился за ним. Он был работником штаба подполья, но часто
принимал участие в практических операциях, был хорошим воякой, знающим
командиром. Работать в подполье ему нравилось, но что будет после победы – он
представлял себе плохо. Впрочем, в победу он и не верил. Прирожденный солдат,
он легко приспосабливался к любым условиям и никогда не загадывал дальше, чем
на десять-двенадцать дней вперед. Своих идей у него не было, кое-чего он
нахватался от однорукого, кое-что перенял у Кетшефа, еще кое-что ему внушили в
штабе, но главным в его сознании оставалось то, что вдолбили ему в школе
младших командиров. Поэтому, теоретизируя, он высказывал странную смесь
взглядов: власть богатых надобно свергнуть (это от Вепря, который, видимо, был
чем-то вроде социалиста или коммуниста), во главе государства поставить
надлежит инженеров и техников (это от Кетшефа), города срыть, а самим жить в
единении с природой (какой-то штабной мыслитель-буколист), и всего этого можно
добиться только беспрекословным подчинением приказу вышестоящих командиров, и
поменьше болтовни на отвлеченные темы. Два раза Максим с ним сцепился. Было
совершенно непонятно, зачем разрушать башни, терять на этом смелых товарищей,
время, средства, оружие – через десять-двадцать дней башню все равно
восстановят, и все пойдет по-прежнему, с той только разницей, что население
окрестных деревень своими глазами убедится, какие гнусные дьяволы – эти
выродки. Генерал так и не сумел толком объяснить Максиму, в чем смысл
диверсионной деятельности. То ли он что-то скрывал, то ли сам не понимал, зачем
это нужно, но каждый раз он твердил одно и то же: приказы не обсуждаются,
каждое нападение на башню – удар по врагу, нельзя удерживать людей от активной
деятельности, иначе ненависть скиснет в них, и жить станет совсем уже не для
чего… «Надо искать центр! – настаивал Максим. – Надо бить сразу по центру,
всеми силами, сразу! Что у вас в штабе за головы, если не понимают такой
простой вещи?» «Штаб знает, что делает, – веско отвечал Генерал, вздергивая
подбородок и высоко задирая брови. – Дисциплина в нашем положении – прежде
всего, и давай-ка без крестьянской вольницы, Мак, всему свое время, будет тебе
и центр, если доживешь…» Впрочем, он относился к Максиму с уважением и охотно
прибегал к его услугам, когда лучевые удары застигали его в подвале Лесника…
– Все равно я против, – упрямо сказал Мемо. – А если
нас положат огнем? А если мы не успеем за пять минут, а понадобится нам шесть?
Безумный план. И всегда он был безумным.
– Удлиненные заряды мы применяем впервые, – сказал
Генерал, с трудом отрывая взгляд от Орди. – Но если брать прежние способы прорыва
через проволоку, то судьба операции определяется в среднем через три-четыре
минуты. Если мы застанем их врасплох, у нас еще останется одна или даже две
минуты в запасе.
– Две минуты – время большое, – сказал Лесник. – За две
минуты я их там всех голыми руками передавлю. Добежать бы только.
– Добежать бы… да-а… – с какой-то зловещей
мечтательностью протянул Зеленый. – Верно, Мак?
– Ты ничего не хочешь сказать, Мак? – спросил Генерал.
– Я уже говорил, – сказал Максим. – Новый план лучше
старого, но все равно плох. Дайте, я все сделаю один. Рискните.
– Не будем об этом, – сказал Генерал раздраженно. – Об
этом – все. Дельные замечания у тебя есть?
– Нет, – сказал Максим. Он уже жалел, что снова затеял
этот разговор.
– Откуда взялись эти таблетки? – спросил вдруг Мемо.
– Это старые таблетки, – сказал Генерал. – Маку удалось
немного улучшить их.
– Ах, Маку… Значит, это его идея?
Копыто произнес это таким тоном, что всем стало неловко. Его
слова можно было понять так: новичок, да еще не совсем наш, да еще пришедший с
той стороны, – а не пахнет ли это засадой, такие случаи бывали…
– Нет, – резко ответил Генерал. – Это идея штаба. И
изволь подчиняться, Копыто.
– Я подчиняюсь, – сказал Мемо, пожав плечами. – Я
против этого, но я подчиняюсь. Куда же деваться…
Максим грустно смотрел на них. Они сидели перед ним, очень
разные – в обычных условиях, наверно, им и в голову бы не пришло, что они могут
собраться вместе: бывший фермер, бывший уголовник, бывшая учительница… У них
было только одно общее – они были объявлены врагами общества, по какой-то
идиотской причине они были ненавистны всем, и весь огромный государственный
аппарат подавления был нацелен против них. То, что они собирались сделать, было
бессмысленно; пройдет несколько часов, и большинство из них будут мертвы, а в
мире ничего не изменится, и для тех, кто останется в живых, тоже ничего не
изменится, – в лучшем случае они получат передышку на десяток дней от адских
болей, но они будут изранены, измучены бегством, их будут травить собаками, им
придется отсиживаться в вонючих норах, а потом все начнется сначала.
Действовать с ними заодно было глупо, но покинуть их было бы подло, и
приходилось выбирать глупость. А может быть, в этом мире вообще нельзя иначе, и
если хочешь что-нибудь сделать, приходится пройти через глупость, через
бессмысленную кровь, а может быть, и через подлость придется пройти. Жалкий
человек… глупый человек… подлый человек… А что еще можно ожидать от человека в
этом жалком, глупом и подлом мире? Надо помнить только, что глупость есть
следствие бессилия, а бессилие проистекает из невежества, из незнания верной
дороги… но ведь не может быть так, чтобы среди тысячи дорог не нашлось верной!
По одной дороге я уже прошел, думал Максим, это была неверная дорога. Теперь
надо пройти по этой, хотя уже сейчас видно, что это тоже неверная дорога. И
может быть, мне еще не раз придется ходить по неверным дорогам и забираться в
тупики. А перед кем я оправдываюсь? – подумал он. И зачем? Они мне нравятся, я
могу им помочь, вот и все, что мне нужно знать сегодня…