Чужая земля - читать онлайн книгу. Автор: Игорь Пресняков cтр.№ 21

– Позови хозяина, – опережая положенный вопрос, бросил посетитель.

– Прошу прощения, – поклонился приказчик, – нам не велено оставлять торговлю без присмотру. А коли вы, извиняйте, имеете честь знать Георгия Станиславича лично, так постучите в калитку у ворот, – сторож наш, Афанасий, хозяина и кликнет.

– Болтаешь много, – лениво поморщился посетитель. – Поди доложи обо мне, а я покамест тут покараулю. У меня уж не убудет!

Приказчик оценивающе поглядел на степенное выражение лица посетителя, на неброский, но довольно приличный костюм и кивнул:

– Как вас рекомендовать?

– Скажи, мол, Семен Кузьмич приехал.

Через минуту в лавку спустился Старицкий. Он выпроводил приказчика на улицу, запер двери на засов и обменялся с посетителем крепким рукопожатием:

– Неосторожно поступаешь, Кузьмич! – укоризненно покачал головой Георгий. – Разве не мог упредить о встрече, как у нас с тобой принято?

– Сам знаю, что негоже мне сюда соваться, да еще белым днем, – кивнул гость. – Вот только дело не терпит!

Он снял картуз, пригладил редкие волосы и оперся локтем о прилавок:

– Помнишь о моем человечке верном, что служит на гепеушной кучумке? [5]

– Помню, не забыл, – нахмурился Старицкий. – От него мы не раз много полезного слышали.

– Так то я слышал, а вам передавал – кому что полезно, – хмыкнул гость. – Вот и нынче не забавы ради к тебе приперся – принес мой человечек дурные вести.

– Для меня? – с нарочитым безразличием уточнил Старицкий.

– И для тебя, и для кодлы твоей.

– Ну что ж, «пахан говорит – жиган слушает»! – понизив голос, ответил Старицкий.

– Так стой и слушай! – оглянувшись на дверь, сказал Пахан. – Легавые взяли Боброва, фраинда поддужного [6] твоего, упокойничка Генки-Хохла. Покамест он ни на что не колется… – Семен Кузьмич хитро прищурился. – А там как знать? Нынче на гепеушной киче – большое прибавление: приволокли купцов всяческих, торжецких ребятушек и даже тамошнего дворника [7] прихватили. По всем видам, большой шухер фараоны готовят! Одним словом, светопреставление.

– Значит, легавые вышли на Боброва… – задумчиво протянул Гимназист.

– О чем и толкую! А ведь он о мно-о-гом может растрезвонить! И о Хохле, и о Фроле (царство ему небесное), и о потрохе твоем глазастом, Аркашке…

– Ну, обо мне он, положим, ничего не знает, – сказал Гимназист. – Дела с ним вели Геня и Федор. Кадета же ему сдавать нет резона.

– А легавые ему скоренько про все «резоны» растолкуют, – хмыкнул Пахан.

– И что ты предлагаешь?

– Акчи [8] ему сунуть. Да не поскупиться!

Гимназист с минуту рассматривал широкие темные половицы.

– Будь завтра в «Балагане», в номерах, около полудня. Пришлю Кадета с деньгами. Отошли семье Боброва сколько нужно, и пусть ему передадут, чтобы открывал шлюзы [9] лишь по совнархозовским делам. О Гимназисте – ни слова. Если же легавые его припрут, – пусть все валит на покойников, они стерпят. Ты меня не ищи и сюда не показывайся, – я сегодня в ночь уезжаю. Как вернусь, дам знать. Тогда и потолкуем.

Старицкий отворил засов и вручил гостю два румяных каравая.

– Филерам зенки [10] замазать хочешь? Думаешь, хвост приволок? – подмигнул Пахан.

– Поберечься – не великий труд, – пожал плечами Гимназист. – Тем более что твоя, Семен Кузьмич, авторитетная персона – всегда на виду… Ну, прощай!

Золотистое пряное бабье лето кончилось быстро. Небо заволокло тучами, и город покрыла пелена холодного дождя.

Еще вчера по улицам гулял веселый ветер. Он подымал с мостовой желтые листья, проказничал, бросая в лица прохожим легкие паутинки, и рассыпал в ветвях деревьев разноцветные лучи…

Теперь весь окружающий мир покорился непогоде: застыли в сонном оцепенении дома; прибитая к булыжнику листва смешалась с грязью; размокли крикливые афиши и лозунги, повисли жалкими тряпками горделивые кумачовые знамена. Лишь вечерами город пытался отвлечься от тоскливого настроения коротких серых дней. По-прежнему зазывали ярко освещенные витрины, старались отогнать промозглый сумрак уличные фонари, гремела музыка в танцзалах и ресторанах. С наступлением темноты начинали топить печи, и над городом плыл ободряющий запах дыма, как некий символ теплого крова и сытого благополучия.

Осенняя непогода резко изменила облик уличной толпы, показала без прикрас изнанку жизни. Даже беглый взгляд подмечал, как неподготовлен советский гражданин к холодам. Вдруг выяснилось, что, не выдержав и получаса ходьбы по лужам, начищенные до блеска сапожки разбухали и по-крокодильи скалились; что всегдашняя гордость дореволюционного производства – зонтик – поломан; что через любимое кашне можно с успехом рассматривать небесные светила; и что, самое главное, – средств на покупку обновок как не было, так и нет. Несчастный гражданин удрученно вздыхал, но, оглянувшись по сторонам, немного ободрялся, – согнувшись под дождем, рядом шагали такие же собратья по несчастью.

Вон тот, видимо, еще с мировой войны носит неподъемную солдатскую шинель; на женщине, что вышла из «рыбного», – старорежимное пальтишко и ветхая французская шляпка («Добрые-то вещички в голодные годы на масло променяли, а эти, никудышные, так и остались»). Вот и рабочий, «гегемон революции», ожидает трамвай, засунув руки в карманы тужурки, будто вовсе он и не «хозяин Вселенной», а мокрый нахохлившийся воробей. А этой деревенской бабе и ливень нипочем! – обвязала голову цветастым платком, перехлестнула долгие концы крест-накрест через грудь душегрейки и – катится себе без забот, даже два узла на спине тащит.

Наблюдения нашего прохожего (назовем его, скажем, Иван Иванычем) нарушает колоритная парочка беспризорных, выбежавшая на улицу из ближайшей лавки: «Боже мой! Да один из них – совсем босой! – обмирает Иван Иваныч. – В такую-то пору!» Беспризорники вихрем проносятся мимо; один из них прижимает к груди женскую сумочку. Настроение нашего прохожего сразу меняется: «Так и есть: украли, сволочи!.. Ага, и приказчик на крыльцо выскочил, вопит». Иван Иваныч смотрит вслед убегающим воришкам, содрогаясь от вида шлепающих по лужам босых пяток, и вдруг заливается восхищенным смехом: