Вступив в темный перегон, тот еще меньше стал напоминать
обычного человека, да и, пожалуй, человека вообще. Его движения обрели звериную
грацию и порывистость. Фонарь он, похоже, включил только для своих спутников,
сам же больше полагался на другие чувства. Сняв шлем и повернувшись ухом к
туннелю, он часто прислушивался и даже, укрепляя Гомеровы подозрения, время от
времени замирал, чтобы втянуть носом ржавый воздух.
Беззвучно скользя в нескольких шагах впереди, к остальным он
не оборачивался, будто забыв об их существовании. Ахмед, редко дежуривший на
южной заставе и не привыкший к чудачествам бригадира, недоуменно ткнул старика
в бок — что это с ним? Тот только развел руками: разве тут в двух словах
объяснишь…
Зачем они вообще ему понадобились? Хантер, казалось, ощущал
себя в здешних туннелях куда уверенней Гомера, для которого он сам же и
уготовил роль туземца-проводника. А ведь старик, спроси его, мог бы многое
рассказать о здешних местах — и небылиц, и правды, иной раз куда более страшной
и причудливой, чем самые невероятные байки скучающих у одинокого костра
дозорных.
В голове у него была своя карта метро — не чета истоминской.
Там, где на схеме станционного начальника зияли пустоты, Гомер мог бы покрыть
своими пометками и пояснениями все свободное пространство. Вертикальные шахты,
открытые или законсервированные служебные помещения, паутинки межлинейных
соединений. На его схеме между Чертановской и Южной — через одну вниз от
Севастопольской — от линии отпочковывалось ответвление, врастающее в гигантский
бурдюк метродепо «Варшавское», оплетенный прожилками десятков
тупиков-отстойников. Депо для Гомера, с его священным трепетом перед поездами,
было местом мрачным и мистическим, вроде кладбища слонов. Про него старик мог
говорить часами — лишь бы нашлись слушатели, готовые ему поверить.
Участок Севастопольская-Нахимовский Гомер считал весьма
непростым. Правила безопасности и просто здравый смысл требовали держаться
вместе, продвигаться медленно и осторожно, тщательно обследуя стены и пол
впереди себя. И даже в этом перегоне, где все люки и щели были трижды
замурованы и опломбированы севастопольскими инженерными бригадами, ни в коем
случае нельзя было оставлять неприкрытым тыл.
Вспоротый фонарным лучом мрак срастался сразу же за их
спинами, дробилось эхо шагов, отражаясь от перегородок бесчисленных тюбингов, и
где-то вдалеке тоскливо подвывал пойманный в вентиляционные колодцы ветер.
Неторопливо собираясь в потолочных щелях, падали вниз крупные тягучие капли —
может быть, просто вода, но Гомер старался от них уворачиваться. Так, на всякий
случай.
* * *
В стародавние времена, еще когда раздувшийся на поверхности
город-монстр был жив своей горячечной жизнью, а метро еще казалось беспокойным
горожанам просто бездушной транспортной системой — уже тогда совсем еще юный
Гомер, которого все звали просто Колей, с фонарем и железным ящиком
инструментов бродил по его перегонам.
Простым смертным путь туда был заказан, им отводились только
полторы сотни начищенных до блеска мраморных залов и обклеенные цветастой
рекламой тесные вагоны. Ежедневно проводя по два-три часа в гудящих и
покачивающихся составах, миллионы людей не сознавали, что им дозволяется
увидеть лишь десятую часть неимоверно огромного подземного царства,
раскинувшегося под землей. И чтобы они не задумывались об истинных его
размерах, о том, куда ведут неприметные дверцы и железные заслоны, темные
боковые ответвления туннелей и закрытые на вечный ремонт переходы, их отвлекали
блестящими до рези в глазах картинками, вызывающе глупыми слоганами и
деревянными голосами рекламных объявлений, не дающих расслабиться даже на
эскалаторах. Так, во всяком случае, казалось самому Коле, после того, как он
начал проникать в секреты этого государства в государстве.
Легкомысленная радужная схема метро, висящая в вагонах, была
призвана убеждать любопытных, что перед ними — исключительно гражданский
объект. Но на деле ее весело раскрашенные линии были обвиты невидимыми ветвями
секретных туннелей, на которых тяжелыми гроздьями висели военные и
правительственные бункеры, а перегоны соединялись с клубком катакомб, вырытых
под городом еще язычниками.
Во времена ранней Колиной юности, когда его страна была
слишком бедна, чтобы состязаться с другими в силе и амбициях, а Судный день
казался так далек, бункеры и убежища, сооруженные в его ожидании, копили пыль.
Но с деньгами вернулся и былой гонор, а вместе с ним — недоброжелатели. Уже
подернувшиеся ржавчиной многотонные чугунные двери были со скрежетом открыты,
запасы продовольствия и медикаментов обновлены, воздушные и водные фильтры —
приведены в готовность. И очень кстати.
Прием на работу в метро был для него, иногороднего и нищего,
сродни вступлению в масонскую ложу. Из отверженного безработного он превращался
в члена могущественной организации, щедро оплачивающей те скромные услуги,
которые он умел ей оказать, и обещающей причастить его сокровенных тайн
мироустройства. Заработок, который сулила афишка о найме, показался Коле весьма
соблазнительным, а требований к будущим обходчикам путей не выдвигалось почти
никаких.
Далеко не сразу он из неохотных объяснений своих новых
сослуживцев начал понимать, отчего метрополитен вынужден заманивать сотрудников
высокими окладами и надбавками за вредность. Дело было не в напряженном графике
и не в добровольном отказе от дневного света. Нет, речь шла об опасностях
совсем иного рода.
Неистребимым мрачным слухам о чертовщине он, как человек
скептического склада ума, не верил. Но однажды из обхода короткого слепого
перегона не вернулся его приятель. Искать его отчего-то не стали — начальник
смены обреченно махнул рукой, — а вслед за приятелем так же бесследно исчезли и
все документы, подтверждавшие, что он когда-либо работал в метро. Коле —
единственному, кто по молодости и наивности никак не мог смириться с его
пропажей, кто-то из старших шепотом, озираясь по сторонам, сообщил наконец, что
его друга «забрали». Поэтому кому, как не Гомеру, было знать, что нехорошие
события происходили в московских подземельях задолго до того, как мегаполис
вымер, опаленный дыханием Армагеддона…
Лишившись друга и коснувшись запретных знаний, Коля мог бы
испугаться и бежать, бросить эту работу и найти другую. Однако получилось так,
что со временем его брак по расчету с метро перерос в страстный роман. Пресытившись
пешими странствиями по туннелям, он прошел обряд инициации в помощники
машиниста, заняв более прочное место в сложной иерархии метрополитена.