Новая инквизиция - читать онлайн книгу. Автор: Роберт Антон Уилсон cтр.№ 35

Если я правильно понимаю, «вселенная» — это философская концепция, обычно подразумевающая «реальную вселенную» со всеми присущими ей философскими проблемами «реальности». Однако, «то, что мы можем сказать о вселенной» относится к нашей математике и нашим экспериментам, или, в моей терминологии, к нашему нынешнему туннелю реальности, который кажется нам полезным для объяснения нашей нынешней настройки. Мы всегда должны помнить, что говорим о настройке, то есть о наших семантических структурах, а не о мире. Меню — это не еда.

Однажды д-р Юджин Вигнер сказал (или его слова ошибочно поняли), что, согласно «Копенгагенской интерпретации», вселенная создается нашими мыслями и экспериментами. Наверное, он имел в виду, что так создается эмпирическая вселенная, а не «вселенная» вообще, которую мы не можем познать.

На первой странице книги «В поисках кота Шредингера» Гриббин отважно заявляет, что по «Копенгагенской интерпретации» «нет ничего реального», но потом быстро остывает и на четвертой странице говорит гораздо сдержаннее, что «задумываться о «реальности» в обывательском смысле — не лучший способ размышлять [о физике]».

Д-р Ник Херберт в нескольких беседах утверждал, что «Копенгагенская интерпретация» сродни «Христианской науке», поскольку отрицает существование реальной вселенной. Но ему не нравится «Копенгагенская интерпретация».

Д-р Дэвид Бом в недавнем разговоре со мной заметил, что «Копенгагенская интерпретация» «отрицает нашу возможность делать какие-либо утверждения относительно действительности». По-моему, он намеренно употребил понятие «действительность», пытаясь обойти философские проблемы понятия «реальность».

Наверное, вы считаете, что я симпатизирую копенгагенизму в моем понимании; вот почему я написал о корреляции теоремы Белла с «экспериментальным миром» и не сказал ни слова о ее корреляции с; «реальной вселенной», или «фундаментальной реальностью», какой бы она ни была.

Я считаю «экспериментальную реальность», или «экспериментальный мир», или «экспериментальный туннель реальности» частью «экзистенциальной реальности», которую люди эмпирически воспринимают; она составляет значительную часть опыта у экспериментаторов, и относительно незначительную часть опыта у поэтов и музыкантов.

Кроме того, я считаю, что какие бы категории мы ни использовали, организуя наш опыт в слова или мысли, в них есть метафоры; а рассуждения о процессе создания метафор неизбежно приводят к созданию новых метафор и метафор о метафорах. Поэтому резонно предположить, что конфликтующие версии «Копенгагенской интерпретации» «в действительности» пытаются сказать одно и тоже, но при помощи разных метафор.

Таким образом, когда Бор столь тщательно отделяет «вселенную» от «того, что мы можем сказать о вселенной», в сущности, он говорит то же самое, что и Гриббин, утверждающий, что «нет ничего реального». Оба утверждения можно свести к усредненной и компромиссной формулировке: То, что мы можем сказать о вселенной — это не «реальная» вселенная. Видимо, тоже самое подразумевает Вигнер, утверждая, что мы сами создаем то, что можем сказать о вселенной, но это не «реальная» вселенная. Когда Херберт заявляет, что копенгагенисты не верят в «реальную» вселенную, возможно, он говорит то же самое, что имеет в виду Бом, утверждая, что копенгагенисты отрицают нашу возможность что-либо сказать о «действительности». С помощью математической физики мы создаем весьма полезные эмические реальности, но ни одна из них не имеет отношения к этической (невербальной) реальности.

Мне кажется, все вместе это означает, что под наукой следует понимать совокупность моделей для обсуждения экспериментов, как под искусством мы понимаем совокупность моделей для передачи впечатлений, и что ни эти, ни какие-либо иные модели не стоит путать с фундаментальной «реальностью», какой бы она ни была. Осмысленно можно говорить лишь о том, на что мы настроены, но никак не о том, па что мы еще не настроены.

Если я правильно уловил эту ницшеанско-экзистенциалистскую суть «Копенгагенской интерпретации», в области которой сами физики с трудом понимают друг друга, то в невербальном, или довербальном, мире не было ни «метров», ни «килограммов», ни «эргов энергии», ни «протонов», ни «добра», ни «зла», ни «красоты», ни «смысла», пока нервные системы приматов («человеческие умы») не ввели их ради удобства классификации.

Итак, если Эйнштейн еще в 1935 году сказал, что теорема Белла, или математически-экспериментальный вывод о нелокальной корреляции, «заставляет верить в телепатию», не сомневайтесь, что еретики-парапсихологи это тоже заметили. Такое логическое следствие подробно рассматривается в работах Капры, Зукава и Тэлбота, тщательно обходится в книге Гриббина и развивается физиками Путхофом и Таргом в книге «Протяженность разума». Среди прочего, они описывают в этой книге эксперименты с Урием Геллером, во время которых, по их мнению, они наблюдали явления, «невозможные» с точки зрения догмы материалистического фундаментализма До сих пор (насколько я слежу), контратака фундаменталистов сводится к переформулировке самой упрощенной формы копенгагенской концепции. Если вкратце, они утверждают, что явление нелокального взаимодействия, вытекающее из математических расчетов и экспериментов, относится к тому, что мы можем сказать о реальности, но никак не к самой абсолютной «реальности». На мой взгляд, это справедливая точка зрения, но фундаменталисты умудряются забыть, что копенгагенизм применяет так называемый «модельный агностицизм» ко всем моделям в науке (а иногда и вне науки) и, в особенности, к так называемым «абсолютным законам», на которых основаны все догмы фундаменталистов.

Это нечестно. Нельзя взывать к «абсолютным законам», доказывая, что определенные явления `a priori невозможны, и в то же время взывать к копенгагенизму, нивелируя значение математических выкладок Белла и результаты семи экспериментов. Мне кажется, есть только одно логичное приложение копенгагенизма к «паранормальным» явлениям: быть в целом агностиком и строить временные модели (понимая их временность) на основе нынешних экспериментов и нынешних математических расчетов.

На мой взгляд, фундаменталисты почти все время говорят на языке теологии (оперируют абсолютами), прибегая к современной научной гносеологии (копенгагенскому агностицизму) лишь тогда, когда новая модель вступает в противоречие с их предубеждениями. В сущности, они говорят следующее (читайте проф. Мунге): «Мы хотим верить в модели, которые представляют собой «основные физические законы» и, значит, «абсолюты», а в остальные модели мы верить не хотим, потому что это просто модели».

Не будем сетовать по этому поводу. В конце концов, даже такой избирательный агностицизм прогрессивен в сравнении со средневековым догматизмом, который до недавнего времени проявляли фундаменталисты.

Гораздо более честного, хотя и не менее поразительного способа обойти нелокальность придерживается физик из Колумбийского университета д-р Дэвид Мермин, о взглядах которого можно прочитать в его статьях «Квантовые тайны для всех» («Джорнал оф философи», 1981 год) и «Есть ли Луна, когда на нее никто не смотрит?» («Физикс тудэй», апрель 1985).