После таких обнадеживающих предложений волей-неволей хочется
посмотреть на молящегося. Хоть одним глазком. Даже под угрозой быть замеченным.
Кольцов привстал и осторожно глянул в зарешеченное окно.
Неплотно задернутые шторы позволяли оценить сцену. Сцена симпатичная. Голова
может закружиться от восторга. От счастья, что не ты сейчас сидишь на стуле в
наручниках.
А Федор Васильевич — сатрап, однако, хоть и заботливым
прикидывается. К тому ж фантазер. Дыроколом бить — не каждый додумается.
Видимо, дубинкой — это пошло, без изюминки. Да и лупит с пониманием, не
абы как, а в нужные места человеческого организма. Организм уже основательно
разрушен: не пойми кому и принадлежит. И только оценив общую ситуацию, можно
догадаться, что на стуле сидит господин Сумрак… И вряд ли он самостоятельно
помолится. И даже встанет.
Услышав голоса за спиной, Кольцов быстро опустился на землю.
Пара «тайфуновцев» в масках зашли в штаб.
Да, хреновато дело… Сумрак живым из кабинета не
выйдет — к бабке не ходи. Потом спишут на неповиновение или несчастный
случай на производстве. Сколько таких вариантов. У положенца наверняка нет ни
родных, ни близких, жаловаться и искать правды некому. А не станет
Сумрака — смело заказывай гроб на «промке». Не для него — для себя.
Сбежать нереально, куму жаловаться тоже. Можно, конечно, принять предложение
постукивать, но… Как-то не хотелось. Не вызывает Гладких ни уважения, ни
доверия.
Евгений Дмитриевич Кольцов и сам не ангел, тоже народ на
компромате вербовал, но никогда сей компромат не создавал — использовал
только готовые грехи человечка. Нагрешил? Отрабатывай!.. А здесь без всяких
грехов нагибают. Не желаешь работать — будем прессовать. Прессом или дыроколом.
И ведь, блин, прессуют. Остается надеяться, что дырокол
сломается, положенец выживет и вновь приступит к исполнению служебных
обязанностей.
Как там дела, кстати? Кольцов, осмотревшись, приподнялся и
вновь прилип к окну. О, да у нас пополнение! «Тайфуновец» в маске. Палач,
наверное. Видно, Гладких слабоват духом человека замочить, даже зная, что ему
за это ничего не будет. Или брезгует, мараться не хочет. На это есть люди в
черном. Сделают профессионально и быстро. Щелк кулаком по горлу — и инфаркт
миокарда. Или туберкулез. В свидетельстве о смерти. Потом скорые проводы в
последний путь на тюремное кладбище.
Палач не спешил приступать к выполнению своих почетных
обязанностей. Вставил в ножны дубинку, стянул масочку и вытер вспотевшее лицо.
Потом он глянул в окно, словно опасаясь случайных свидетелей. Но Кольцов не
пригнулся. И не потому, что стекло отражало свет и палач вряд ли засек бы
наблюдателя. Не пригнулся, потому что узнал его…
И несказанно изумился, если не сказать, обалдел.
В следующую секунду он, не прячась, мчался к дверям штаба.
Предбанник, коридор. Два джедая с дубинами. Не лазерными. Проскочим!
Не проскочил. Джедаи оказались не липовыми, дипломов об
окончании школы джедаев не покупали. Подсекли и опрокинули по-настоящему. И
ребра принялись крушить тоже по-настоящему. Кто знает, что у зэка на уме?
Может, хозяина заточкой угостить хочет или в заложники захватить? Сколько таких
случаев было. Поэтому надо действовать быстро, но жестко.
Опер уже тоже понял, что поступил опрометчиво, побежав к
кабинету. Надо было просто подойти с поднятыми руками и, улыбаясь, позвать их
коллегу.
— Се… Серега! — успел проорать Кольцов, прежде чем
потная рука зажала ему нос и рот.
Когда хрустнуло запястье и тело приняло положение, которому
позавидовал бы чемпион мира по камасутре, дверь кумовского кабинета
распахнулась, и в коридор вышел палач, видимо, услыхавший шум возни.
— Отставить! В чем дело?!
— Попытка захвата штаба!
«Ого! — подумал Кольцов. — Хорошо, не
государственный переворот».
— В кабинет прорывался. Остановили.
Джедай убрал свою лапу с лица опера.
Палач секунду-другую таращился на заключенного, который,
вместо того чтобы кричать непристойности, требуя соблюдения прав, горько
улыбнулся и прошептал:
— Привет, Серега…
— Женька?!.. Ёп… Отставить!
Последняя фраза относилась к джедаям, опасливо
переглянувшимся между собой.
Они тут же отпустили заключенного и отошли в стороны.
Командир подскочил к лежащему, приподнял ему голову.
— Женька… Ты как? Как тут?
— Потом. — Кольцов, морщась от боли, указал на
дверь кумовского кабинета. — Там кум мужика дуплит… Не убивайте. Я ему
обязан. Сильно обязан…
— Понял… Сейчас. — Сергей выпрямился и приказал
сержантам: — Помогите ему!
Сам метнулся в кабинет. И вовремя. Раскрасневшийся, как
клюква, кум уже не отдавал отчета своим действиям. Впал в детство, поняв, что
ничего от положенца не добьется. И не за общак даже обидно, но за авторитет,
который страдает напрасно. Чтобы я, опытный и могучий, не расколол какого-то
урку, засиженного и неграмотного?!
Нанести очередной, возможно, последний, удар Гладких не
успел. Появившийся в кабинете командир «Тайфуна» заблокировал кулак, а второй
рукой слегка оттолкнул кума от жертвы. Тот по инерции попытался прорваться и
продолжить, потом чуть осадил.
— Не понял, Сергей… В чем проблемы?
— Ты чего, сдурел?.. Он же уже труп!
Гладких, тяжело дыша, вытер ладонью вспотевший лоб:
— Туда ему и дорога… Не хер народ баламутить…
Сергей своими ключами расстегнул наручники, пощупал пульс у
пребывавшего в бессознательном состоянии зэка, потом осторожно снял его со
стула и уложил на пол. Ощупал голову, потом грудь и живот.
— Крепкий мужик, однако… «Скорую»!
— Не понял…
— «Скорую» вызывай! Из Потеряхино…
— Но это запрещено… У нас есть своя санчасть. Утром
прибудет врач и…
— Сдохнет он, когда твой врач прибудет… — гаркнул
Гагарин. — Вызывай! Или я сам вызову.
Растерявшийся Гладких не знал, что делать. Во-первых, это
действительно нарушение: тяжелобольных можно отвозить только в специальную
тюремную больницу, находившуюся в Тихомирске. А во-вторых… В его планы вовсе не
входило оставлять Сумарокова в живых. Пленных не брать! Впрочем, можно новый
срок ему припаять за нанесение телесных повреждений сотруднику лагеря. С учетом
личности и прошлых судимостей прибавят еще лет пять. Сгниет в зоне, сохатый…
— А что говорить?
— Что хочешь. Упал с лесов или попал под автозак! Какая
разница?!
— А если сбежит?