В комнате, совершенно не похожей на монашескую келью, было и
множество других современных электронных приборов и приспособлений. А надписи
на белых рамах и косяках сообщали нечто вроде: «Мистика противостоит
теологии»...
Да, мистика противостоит теологии – об этом говорил Роджер,
пытаясь объяснить, что Доре никак не удавалось гармонично совместить в себе эти
два начала, а она обладала и тем и другим, хотя неустанно называла себя
исключительно теологом. Свою же коллекцию церковных сокровищ Роджер считал
исключительно мистической, связанной с церковными таинствами. Впрочем, таковой
она и была в действительности.
Мне вдруг вспомнился еще один эпизод из далекого детства в
Оверни. Увидев в церкви распятие, я был потрясен видом нарисованной краской
крови, струившейся из-под ногтей. Наверное, тогда я был еще совсем маленьким.
Позже, лет примерно в пятнадцать, в темных углах той самой церкви я
совокуплялся с деревенскими девушками – непростительный грех, и в те времена
это было своего рода геройством; к тому же сын землевладельца и хозяина
замка в нашей деревне рассматривался как нечто вроде желанного быка-производителя.
А мои братья в нарушение всех традиций вели себя на удивление целомудренно.
Странно, что от их жалкой добродетели не страдал урожай на полях. Впрочем, я с
легкостью отдувался за всех. Мысль об этом вызвала у меня улыбку. Но все это,
повторяю, было позже, а распятие я увидел лет в шесть-семь. «Какая ужасная
смерть!» – необдуманно воскликнул я. Услышав столь кощунственное, хотя и
совершенно искреннее высказывание, мать рассмеялась и долго не могла
успокоиться, а отец был вне себя от гнева и стыда за своего отпрыска.
Негромкий шум машин, проносившихся по Наполеон-авеню,
действовал успокаивающе.
Во всяком случае на меня.
Дора тяжело вздохнула. И вдруг я почувствовал ее ладонь на
своей руке – прикосновение было мягким и мгновенным, но я отчетливо ощутил, как
ее пальцы прижались к рукаву, словно пытаясь определить, что за плоть
скрывается под толстой шерстяной тканью.
А потом те же пальцы скользнули по моему лицу.
Не знаю почему, но этот жест очень характерен для смертных.
Как будто стараясь понять, что мы собой представляем, они сгибают пальцы и
костяшками проводят по нашим лицам. Возможно, такой жест кажется им более
безопасным – создает иллюзию, что они касаются кого-то, если можно так
выразиться, опосредованно, в то время как прикосновение подушечками пальцев
слишком интимно.
Я не шелохнулся, позволяя ей сделать это, как будто она
слепая, желающая оказать мне знаки внимания. Рука ее медленно двинулась к моим
волосам. В комнате достаточно света, чтобы она могла увидеть, как они густы и
красивы. А в том, что они именно таковы, я не сомневался, по-прежнему оставаясь
все тем же бесстыдным, тщеславным, самодовольным существом, лишь временно и
случайно утратившим уверенность в себе.
Дора опять перекрестилась. Но сделала она это не оттого, что
боялась меня, а, как я полагал, просто желая еще раз убедиться в чем-то,
подтвердить правильность своих выводов. Она безмолвно прочла молитву.
– Я тоже могу это сделать, – сказал я. И начал: – Во
имя Отца, и Сына, и Святого Духа...
Когда я закончил, прочитав всю молитву от первого до
последнего слова по-латыни, Дора изумленно посмотрела на меня, и вдруг с губ ее
сорвался короткий тихий смешок.
Я улыбнулся в ответ. Кровать и стул, на которых мы сидели,
стояли в самом углу комнаты. За спиной у Доры было окно, за моей спиной – тоже.
Окна, окна, окна... Не дом, а дворец, словно состоявший из одних окон. Я
взглянул вверх. Потемневшее от времени дерево потолка в пятнадцати футах над
нашими головами не утратило своей прелести. Как здорово, что строители
монастыря следовали европейским стандартам и не поддались соблазну уменьшить
его высоту в угоду моде своего времени.
– Знаете, – заговорил я, – когда я в первый раз
вошел в Нотр-Дам, после того как меня сделали тем, кто я есть, –
вампиром... Должен вам сказать, что я стал таким отнюдь не по своей воле и до
момента перерождения был обыкновенным смертным, таким же, как вы, только
моложе. Обряд был совершен надо мной насильно, и я сейчас не помню всех
подробностей, не помню даже, молился ли, когда все это происходило. Но одно
знаю точно и даже описал это в своем романе: я боролся, изо всех сил, до
последнего... Так вот, когда я вошел под своды Нотр-Дам, первое, о чем я
подумал, это почему Господь не покарал меня смертью...
– Должно быть, таково было ваше предназначение. В общем
порядке вещей каждому отведено свое место.
– Вы так думаете? И действительно в это верите?
– Да. Я не думала, что когда-нибудь мне доведется лицом к
лицу столкнуться с таким существом, как вы, однако я никогда не считала
подобную встречу невозможной или невероятной. Все эти годы я жила в ожидании
знака, какого-то доказательства. Я могла умереть, так и не дождавшись его, но
почему-то всегда чувствовала, что этого не случится... что он... знак...
непременно будет мне явлен.
Типично женский по тембру голосок Доры звучал негромко, но в
нем было столько уверенности и чувства собственного достоинства, что каждое
слово приобретало особую значимость и убедительность, которым мог бы
позавидовать и мужчина.
– И вот появляетесь вы, – продолжала она, – и
сообщаете, что убили моего отца, а потом утверждаете, что он приходил и
беседовал с вами. Нет, я не из числа людей, способных просто отмахнуться от
таких заявлений. Ваши речи не лишены определенного шарма и витиеватой
изысканности. Кстати, знаете, что в первую очередь привлекло меня в Библии? Еще
в раннем детстве меня заворожила ее витиеватая изысканность. Она помогла мне
узнать и постичь совершенно иной образ жизни. Открою вам один секрет. Однажды я
пожелала смерти собственной матери, и в тот же день, не прошло и часа, она
навсегда исчезла. Я могла бы рассказать вам еще очень и очень много. И хочу,
чтобы вы поняли: единственное мое желание состоит в получении от вас знаний.
Ведь вы осмелились войти в Нотр-Дам, и Господь не покарал вас...
– Хотите узнать еще один забавный факт? – перебил
я. – Это произошло более двухсот лет назад. В дореволюционном Париже. В те
времена там уже существовали вампиры. Они жили на кладбище Невинных мучеников,
глубоко под землей, в катакомбах под старинными склепами. И они боялись войти в
Нотр-Дам, а когда увидели, что я направился в собор, тоже были уверены, что
Господь покарает меня смертью.
Обращенный на меня взгляд Доры оставался спокойным.
– Я разрушил их религию. Их веру в Бога и дьявола. А они
были вампирами. Такими же земными существами, как и я, полудемонами,
полулюдьми, упрямыми, недалекими, пребывающими в вечном смятении. И они не
сомневались, что Господь непременно покарает их смертью.
– А до вашего появления у них и в самом деле была своя
религия?