Глава 18
Мы находились в городе, городе из темно-коричневого и
бледно-желтого камня и глины. Прошло три года. Предсказанное сбылось. Все, что
я помню, это то, что мы оказались в огромной толпе людей, одетых в плащи,
накидки, лохмотья, и что я ощущал запах человеческого пота, и теплоту затхлого
дыхания, и непреодолимый смрад от человеческих испражнений и верблюжьего
навоза. И что, хотя никто нас не замечал, я чувствовал давление вокруг,
чувствовал, как немытые мужчины напирают на меня, размахивают передо мной
руками, и песок носился в воздухе здесь, в стенах города, на этих узких
улочках, точно так же как в воздухе пустыни.
Люди стояли в невысоких арках дверных проемов, высовывались
из окон сверху. Копоть смешивалась с докучливым песком. Женщины с наброшенными
на лица накидками льнули друг к другу, проталкиваясь мимо нас. Над головой
послышались крики и визг. Вдруг до меня дошло, что толпа плотно сомкнулась
вокруг и я не мог даже пошевелиться. Я в отчаянии стал искать глазами Мемноха.
Он оказался подле меня, спокойно наблюдая за всем. Ни один
из нас не излучал какого-либо сверхъестественного сияния среди этих бесцветных
и чумазых существ, обыкновенных людей того раннего и сурового времени.
– Я не хочу делать это! – упорствовал я, уносимый
толпой и пытающийся сопротивляться. – Не думаю, что смогу это вынести! Не
могу смотреть, Мемнох, нет – не требуй этого от меня. Нет... Не хочу идти
дальше. Мемнох, отпусти меня!
– Успокойся, – непреклонно произнес он. – Мы почти
пришли на место, где Он будет проходить.
Обхватив меня левой рукой, как бы ограждая от людей, он
раздвигал толпу перед нами, казалось, без всяких усилий, пока мы не вышли в
первые ряды ожидающих у широкой дороги, по которой двигалась процессия. Крики
оглушали. Мимо нас проходили римские солдаты. Одежда их была в песке; лица
усталые, скучные, даже мрачные. Через дорогу, по ту сторону процессии, вскинула
руки и запричитала красивая женщина, волосы которой были прикрыты длинной белой
накидкой.
Она смотрела на Сына Божиего. Он показался в поле зрения.
Сначала я увидел большую поперечину распятия поверх Его плеч, выпирающую с двух
сторон, а потом привязанные к балке веревками Его кисти, уже сочащиеся кровью.
Голова Его была склонена; каштановые волосы спутаны и испачканы, а сверху
прикрыты грубым черным венцом из терна с шипами. Зрители прижались к стенам по
обе стороны от Него; некоторые глумились над Ним, иные молчали.
Ему едва доставало места, чтобы пройти с Его ношей;
в разорванной одежде, с кровоточащими коленями, в синяках, Он все же шел.
От ближайших стен неодолимо несло смрадом мочи.
Он еле тащился в нашу сторону, опустив лицо вниз, потом
упал, ударившись коленом о камни мостовой. Позади Него я увидел прочих, несущих
длинный столб от креста, который будет вкопан в землю.
Идущие рядом солдаты сразу же подняли Его и укрепили
поперечину у Него на плечах. Мы увидели Его лицо, не далее чем в трех футах от
того места, где мы стояли, и Он взглянул на нас обоих. Обожженный солнцем, с
впалыми щеками, с приоткрытым дрожащим ртом, уставив на нас широко открытые
глаза, Он смотрел без выражения, без призыва. Кровь сочилась из-под черных
шипов, вонзившихся в Его лоб; она стекала тоненькими струйками по Его векам и
щекам. Грудь Его была обнажена под лохмотьями надетой на Него дряхлой мантии и
покрыта свежими красными рубцами от плети!
– Господь мой! – Я опять лишился всякой силы воли;
Мемнох поддерживал меня, пока мы оба вглядывались в лицо Господа. А толпа,
толпа продолжала вопить и посылать проклятия, кричать и толкаться; малые дети
вытягивали шеи, чтобы увидеть, женщины причитали. Иные смеялись; огромная
ужасающая зловонная масса народа под безжалостным солнцем, опаляющим
пространство между ближайшими, запятнанными мочой стенами!
Он подходил все ближе! Узнал ли Он нас? Он содрогнулся в
агонии, кровь стекала по Его лицу на дрожащие губы. Он перевел дух, словно от
удушья, и я увидел, что мантия на Его плечах под грубым деревом балки,
пропитана кровью от бичевания. Он не мог бы терпеть и минуты, но все же Его
подталкивали, и Он встал прямо перед нами, с мокрым от пота и крови лицом, а
потом Он медленно повернулся и посмотрел на меня.
Я рыдал, не в силах сдержаться. Чему же я стал свидетелем?
Немыслимое зверство в любое время и в любом месте, но легенды и молитвы моего
детства наполнились уродливой живостью; я почувствовал запах крови. Я Его
чуял. Вампир во мне учуял Его. Слыша собственные рыдания, я простер к Нему
руки.
– Господь мой!
Во всем мире воцарилась тишина. Люди кричали и толкались, но
не в том измерении, где стояли мы. Он стоял там, вперив очи в меня и Мемноха,
покинув это время и владея моментом во всей полноте, с его агонией, пока глядел
на нас обоих.
– Лестат, – молвил Он таким слабым, надтреснутым голосом,
что я едва услыхал Его. – Ты ведь хочешь попробовать, верно?
– Господи, о чем Ты говоришь? – вскричал я, с трудом
владея словами из-за нахлынувших слез.
– Кровь. Попробуй ее. Вкуси кровь Христа. – И лицо Его
озарилось страшной мученической улыбкой, это была почти гримаса. Тело Его
содрогалось под непомерной тяжестью балки, и кровь продолжала течь тонкой
струйкой, словно при каждом вздохе шипы глубже вонзались в Его лицо, и полосы
на Его груди начали вздуваться и превращаться в сочащиеся кровью рубцы.
– Нет, Господь мой! – закричал я, протягивая к Нему
руки и прикасаясь к Его слабым рукам, привязанным к огромной поперечине, Его
истерзанным слабым рукам под разорванными рукавами, и передо мной горела Его
кровь.
– Господня Кровь, Лестат, – прошептал Он. – Подумай
обо всей человеческой крови, омывавшей твои уста. Разве Моя кровь не стоит
многого? Ты что – боишься?
С рыданиями охватил я Его шею ладонями, а костяшки моих
пальцев уперлись в поперечину; и я поцеловал Его в горло, а потом мой рот
открылся помимо моей воли и зубы вонзились в Его плоть. Я услыхал Его стон;
протяжный, отдающийся эхом стон, казалось, уходил ввысь и заполнял мир своими
звуками, и кровь полилась ко мне в рот.
Крест, гвозди, забиваемые в Его запястья, Его тело,
повернутое и изогнутое, словно в последние мгновения Он попытался вырваться, и
голова Его упала на поперечину, так что шипы вонзились в Его череп, а потом
забиваемые в ступни гвозди и Его закатившиеся глаза, непрекращающийся стук
молотка и вслед за этим – свет, необъятный ширящийся свет, подобный тому, что
поднимался когда-то над окоемом небес, заполняющий весь мир и стирающий даже
этот теплый, весомый, сладкий избыток крови, который влился в меня. Свет, самый
свет и пребывание в нем, в Его образе! Свет померк – быстро, беззвучно, оставляя
за собой длинный туннель или тропу, и я знал, что тропа эта ведет прямо от
земли к свету.