Но что, если он все же погиб? Почему я должен верить Арману?
Я вновь обратился к чтению при лунном свете, сожалея о том, что парк за окнами
так разросся и деревья стали такими высокими. Хорошо было бы, сказал я Арману,
чтобы он вышел в парк и сломал там несколько самых больших веток, ведь он такой
сильный. Глицинии и виноградные лозы, заполонившие все вокруг и плотной стеной
спускающиеся с верхних балконов, закрывали от меня лунный свет, так же как и
ветви древних черных дубов, которые росли здесь уже тогда, когда вокруг не было
ничего, кроме болот.
Однако, мне кажется, я произнес все это мысленно и на самом
деле ни о чем не попросил Армана.
Смутно припоминаю, Арман говорил мне о том, что Луи покидает
его и что он, Арман, не хочет больше жить. Он казался опустошенным, каким-то
высохшим душой. Однако голос его не утратил прежнего тембра, глубины и
отчетливо звучащей в нем боли.
Бедный Арман. И ты обманывал меня, говоря, что Луи погиб.
Так иди же и выкопай себе глубокую могилу в земле кладбища Лафайет – оно совсем
недалеко отсюда.
Вслух мы не произнесли ни слова. Не было слышно и моего
смеха – он звучал только у меня внутри. Я и сейчас вижу Армана словно наяву,
как он напряженно стоит посреди грязной и пустой комнаты, пристально глядя на
стопки книг, сложенные вдоль стен. Сырость и дождь, струи которого проникали
сюда сквозь дырявую крышу, сделали свое дело – плотно склеили между собой
книги, превратив их в некое подобие блоков из папье-маше. Заметив, что он их
рассматривает, я обратил внимание, в каком все они состоянии. То же самое
произошло, наверное, и с остальными книгами, разложенными по всему дому, –
не знаю, я давно уже не заходил в другие комнаты.
После этого Арман, кажется, приходил еще несколько раз.
Я не видел его, но слышал шаги в парке и ощущал, как он
мысленно ищет меня, направляя во все стороны импульсы разума, словно невидимые
лучи света.
Луи уехал на запад.
Однажды, когда я лежал в каменном склепе глубоко под
фундаментом, Арман подошел к решетке и уставился на меня сквозь прутья.
Заметив, что я смотрю на него, он с присвистом зашипел и назвал меня
крысоловом:
– Ты сошел с ума! Ты, который знал все и насмехался над
нами! Ты утратил разум и теперь питаешься крысами. Знаешь, как в старину во
Франции называли таких, как ты, всех вас, сельских аристократов и феодалов? Вас
называли зайцеловами! Потому что вы охотились на зайцев и вам никогда не
приходилось голодать. А теперь посмотри, в кого ты превратился! Ты просто
жалкий призрак, крысолов! Ты такой же сумасшедший, как и те древние, которые
перестают разговаривать, утрачивают все чувства и способны только бормотать
что-то невразумительное. А кроме того, ты ловишь крыс, как и было тебе написано
на роду!
Меня вновь охватил неудержимый смех. Я вспомнил волков и
никак не мог остановиться.
– Ты вечно смешишь меня, – сказал я. – Я с
удовольствием посмеялся бы над тобой еще тогда, в склепе кладбища Невинных
мучеников, если бы не испытывал к тебе жалость. Мне было смешно даже тогда,
когда ты обрушился на меня с проклятиями, обвинил в раскрытии наших тайн и в
том, что именно по моей вине появились все эти бредовые истории о нас. И если
бы ты не сбросил меня с башни, я непременно расхохотался бы. Ты постоянно
вызываешь у меня смех.
Вражда между нами почему-то доставляла мне удовольствие. Или
мне так только казалось? Приятно было насмехаться над ним и демонстрировать ему
свое презрение.
Однако все вокруг меня неожиданно изменилось. Я уже не лежал
в каменном мешке, а бродил по комнатам своего дома. И на мне были не грязные
лохмотья, столько лет едва прикрывавшие мое тело, а прекрасно сшитый черный
фрак и плащ на атласной подкладке. А дом… дом выглядел великолепно. И все книги
в аккуратном порядке стояли на полках. Повсюду горели люстры, паркетный пол
сверкал, отовсюду звучала музыка. Это был «Венский вальс», и гармоничное
звучание скрипок казалось удивительно красивым. Каждый шаг давался мне
поразительно легко, я чувствовал себя сильным и могущественным. Я мог взбежать
по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Мог летать в темноте с
развевающимся за спиной, словно крылья, плащом.
Потом я в полной темноте поднимался наверх, и мы с Арманом
стояли на крыше. В старомодном вечернем костюме он был просто великолепен.
Перед нами расстилался сплошной ковер чуть шевелящихся на ветру густых крон
деревьев, за которыми серебристой змейкой текла вдалеке река, а совсем низко
над нашими головами простиралось бескрайнее небо, и на нем сквозь
перламутрово-серые облака просвечивали звезды.
Пропитанный сыростью воздух, легкий ветерок, ласкающий мое
лицо, и открывающаяся перед глазами картина заставили меня прослезиться. А
Арман стоял рядом и обнимал меня за плечи. Он говорил мне о прощении и грусти,
о мудрости и обо всем том, чему его научили бесконечные годы страданий.
– Я люблю тебя, мой печальный и мрачный брат, –
прошептал он мне в ухо.
И его слова прокатились по мне, как волна крови по венам.
– Дело совсем не в том, что я жаждал мести, –
шептал он. – Это совсем другое. Но ты пришел ко мне только затем, чтобы
исцелиться, а сам я не был нужен тебе.
Я понял, как, впрочем, понимал все это время, что в
действительности моего возрождения не было, что это лишь иллюзия. Я оставался
все тем же одетым в лохмотья скелетом и по-прежнему лежал в каменном склепе. А
тот, кто стоял рядом со мной, обладал сверхъестественной силой, и в его власти
было вернуть меня к жизни, позволить мне вновь увидеть небо и ощутить на лице
нежность ветра.
– Люби меня, и тогда моя кровь станет твоей, –
говорил он. – Та кровь, которой я еще не делился ни с кем. – Я
почувствовал на своей щеке прикосновение его губ.
– Я не хочу обманывать тебя, – ответил я. – Я
не могу тебя полюбить. Кто ты мне и почему я должен тебя любить? Мертвое
существо, стремящееся завладеть силой и страстью других. Само воплощение жажды.
И, обретя невероятную силу, на этот раз уже я ударил его и
сбросил с крыши. Его легкая, практически невесомая фигурка растворилась в
темноте ночи.
Но кто же все-таки потерпел поражение? Кто продолжал падать
и падать сквозь гибкие ветви деревьев, чтобы в конце концов рухнуть на ту
землю, которой и принадлежал? Обратно в лохмотья и грязь подвала под старым
домом. Кто же в конце концов оказался лежащим в каменном склепе, уткнувшись
лицом и вцепившись руками в мягкую холодную землю?