Однако, залюбовавшись святыми ликами, я вскоре перестал
думать о чем-либо другом. Я увидел, как сверкает в свете огня лик Христа,
прекрасного, нахмуренного Христа, каким я часто его рисовал. Мне довелось
написать великое множество таких икон, однако эта была удивительно похожа на
потерянную мною в густой траве в день похищения.
Нет, не может быть! Кто смог бы отыскать и вернуть в дом
икону, которую я уронил, когда разбойники взяли меня в плен? Нет, это, конечно,
другая икона, ведь я уже говорил, что нарисовал их очень много, прежде чем
родители набрались мужества отвести меня к монахам. Ведь мои иконы были во
многих домах. Отец даже с гордостью преподносил их в дар князю Михаилу, и
именно князь сказал, что мой талант должны увидеть монахи.
Каким строгим выглядел наш Господь по сравнению с нежным,
задумчивым Христом Фра Анджелико или благородным, печальным Господом Беллини!
Но его согрела моя любовь! Лик Христа был написан в наших древних традициях, и
Господь оставался любящим, несмотря на строгость линий, любящим, несмотря на
мрачность красок, любящим в традиционном для моей родной земли понимании этого
слова. Мой Христос был проникнут и согрет любовью, которую, как я верил, он
дарил мне!
Мне стало дурно. Я почувствовал, как руки Мастера легли мне
на плечи, но вопреки моим опасениям он не увлек меня прочь, а лишь обнял и
прижался щекой к моим волосам.
Я уже чуть было не ушел. Все, с меня хватит! Но музыка вдруг
смолкла. Какая-то женщина... Неужели это моя мать? Нет, она слишком молода –
это моя теперь уже взрослая сестра Аня. Так вот, эта женщина устало заговорила
о том, что мой отец смог бы опять запеть, если бы им удалось спрятать от него
все спиртное и привести его в чувство.
Дядя Борис усмехнулся. Иван безнадежен, сказал Борис. Ивану
уже не прожить трезвым ни дня ни ночи, ему недолго осталось. Иван отравлен
спиртным – не только хорошим вином, которое он покупает у торговцев, продавая
все, что ему удается украсть из этого дома, но и крестьянским самогоном,
который он отбирает силой, по сей день оставаясь грозой округи.
У меня волосы встали дыбом. Иван, мой отец, не погиб? Иван
остался в живых, чтобы умереть с позором? Ивана не убили в дикой степи?
Однако они прекратили разговор и тут же перестали думать об
отце. Дядя запел новую песню – веселую плясовую. В этом доме танцевать было
некому – все устали от тяжелой работы, женщины слепли, продолжая латать лежащую
на коленях одежду. Но музыка их подбодрила, и один из них, мальчик, младше, чем
я был, когда умер, да, мой младший брат, тихо прошептал молитву за моего отца,
чтобы отец сегодня не замерз до смерти, свалившись пьяным в сугроб, что
случалось нередко.
– Прошу тебя, приведи его домой, – шептал мальчик.
Потом я услышал за своей спиной голос Мариуса – он пытался
разобраться в том, что мы узнали, и успокоить меня:
– Да, это, несомненно, правда. Твой отец жив.
Прежде чем он успел меня остановить, я обошел дом и открыл
дверь. Я сделал это сгоряча, не подумав, что следовало спросить разрешения у
Мастера, но я уже говорил, что был неуправляемым учеником. Я не мог иначе.
В дом ворвался ветер. Съежившиеся фигуры вздрогнули и
натянули на плечи густой мех. В пасти кирпичной печи ярко полыхнул огонь.
Я знал, что нужно обнажить голову, то есть снять капюшон,
встать лицом к иконам и перекреститься. Но не смог.
Напротив, дабы не быть узнанным, я, закрывая дверь, еще ниже
опустил капюшон на лицо. Я прислонился к двери, прикрываясь плащом почти до
самых глаз. Возможно, они могли увидеть еще пару прядей моих рыжеватых волос.
– Почему Иван запил? – прошептал я на вернувшемся ко
мне старом русском языке. – Иван был в городе самым сильным. Где он сейчас?
Мое вторжение породило в них настороженность и злобу. Пламя
в печи затрещало и заплясало, пожирая свежий воздух. Иконы в красном углу тоже,
казалось, сияли пламенем, но это было иное пламя – вечное. В мерцающем свете я
ясно видел лицо Христа, и мне почудилось, что он пристально смотрит прямо на
меня.
Дядя поднялся и сунул гусли в руки маленького, незнакомого
мне мальчика. Я увидел, что в полутьме сидят в своих кроватях дети, их
обращенные ко мне лица слегка поблескивали. Те же, кто оставался на свету, сгрудились
теснее и пытались рассмотреть мое лицо.
Я увидел свою мать, иссохшую, унылую, как будто с момента
моего исчезновения минули века. Она превратилась в настоящую старуху и сейчас
неподвижно застыла в углу, вцепившись в коврик, прикрывавший ее колени.
Беззубая, дряхлая, с распухшими от работы суставами. Я всматривался в нее,
пытаясь разгадать причины столь разительной перемены. Быть может, непосильный
труд слишком быстро сводил ее в могилу?
На меня обрушилась лавина мыслей и слов. Кто ты, ночной
гость? Ангел? Дьявол? Ужас Тьмы? Я увидел, как поспешно они поднимают руки,
осеняя себя крестным знамением. Но в потоке их мыслей я прочел ясный ответ на
свой вопрос.
Кто не знает, что с того страшного дня в степи, когда он не
смог остановить татарских разбойников, похитивших его любимого сына Андрея,
Иван-охотник превратился в Ивана Кающегося, Ивана Пьяницу, Ивана Безумного?
Я закрыл глаза. То, что с ним случилось, хуже смерти! А я
даже ни разу не поинтересовался, ни разу не посмел помыслить о том, что он жив!
Неужели меня недостаточно волновала его судьба, чтобы надеяться, что он не
погиб, и чтобы задуматься о том, что ждет его в этом случае? По всей Венеции
разбросаны лавки, где я мог бы набросать ему письмо, которое знаменитые
венецианские купцы затем довезли бы до какого-нибудь порта, а уже оттуда по
прославленным ханским почтовым дорогам его доставили бы по назначению.
Маленький эгоист Андрей все это знал. Так кто мешал ему
написать, например, следующее:
«Родные мои, я жив, я счастлив, хотя никогда и не смогу
вернуться домой. Примите эти деньги. Я посылаю их для моих братьев, сестер и
матери...»
Но, с другой стороны, откуда мне было знать? Прошлое для
меня превратилось в мучительный хаос.
Стоило ожить в памяти самой обычной картине, как она
перерастала в пытку.
Передо мной стоял мой дядя. Такой же здоровый, как мой отец,
он был хорошо одет: в подпоясанную кожаную рубаху и валенки. Он спокойно, но
строго посмотрел на меня.
– Кто вы и почему так врываетесь в наш дом? – спросил
он. – Что за князь стоит перед нами? Вы принесли нам какие-то вести? Тогда
говорите, и мы простим вас за то, что вы сломали замок на нашей двери.
Я затаил дыхание. Мне не было нужды спрашивать их еще о
чем-либо. Я узнал, где можно найти Ивана Пьяницу: в кабаке, в компании рыбаков
и торговцев мехами – других закрытых помещений он не переносил, за исключением
еще разве что дома.