Непогребенный - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Паллисер cтр.№ 93

Я чувствовал себя одиноким, отчего и завязал дружбу, вследствие которой оказался замешан в это дело.

Разумеется, я не хочу сказать, что был беспросветно несчастен. Бывали минуты, – когда я наслаждался жизнью: летом, лежа с книгой в траве на Нижней Соборной площади, или осенью, запекая каштаны на углях в классной комнате. Раз или два один из младших каноников, доктор Систерсон, приглашал меня к себе, где со мной ласково обходились его дружелюбная супруга и дети; а еще время от времени я участвовал в играх, и все забывали, что я не такой, как другие. Позднее – не в то время, о котором я сейчас рассказываю, – у меня даже появился приятель – тихий и робкий мальчик; раньше я его не замечал, разве что иной раз восхищался тем, как он умудряется избегать насмешек за свою нелюбовь к грубым играм, шуму и так далее. (У него был брат, много его старше, работавший в библиотеке.) Еще мне нравилось изучать латынь и греческий, преподавал которые старый учитель, страстно увлеченный античной литературой и бескорыстно расположенный к ученикам.

Но в свой первый осенний триместр – после скучных летних каникул, которые я провел у пожилых дяди и тети в отдаленной деревушке в Камберленде, – я все больше и больше скисал. Целыми часами я воображал себе различные варианты обретения свободы. Умирают мои родители, перестает поступать плата за обучение, и меня отпускают на все четыре стороны самому зарабатывать себе на жизнь. Или кто-нибудь меня усыновляет. А если ничего этого не произойдет, в один прекрасный день я просто убегу. У меня были все причины этого желать.

Мало того что меня преследовали собственные товарищи, у всех нас, хористов, имелся общий источник неприятностей: еще одна школа на Соборной площади. Нас, певчих, обучали из милости; школа располагалась в старой приврат-ницкой, а это служило поводом для насмешек. Мальчишки из Куртенэ были богаты – во всяком случае, богаче большинства из нас – и самоуверенны. Они расхаживали по городу в своей приметной форме – синяя блуза, голубые бриджи и туфли с пряжками – и бдительно охраняли свои владения, Нижнюю Соборную площадь, так что нам туда путь был заказан, если мы не хотели быть битыми. С другой стороны, они как ни в чем не бывало разгуливали по нашей территории – Верхней Соборной площади, – а мы должны были проворно убираться с дороги, иначе нам доставалось на орехи.

Однажды в субботу, к концу сентября, пересекая Верхнюю Соборную площадь, я заметил впереди старого джентльмена, знакомого мне в лицо; под мышкой, слева, он нес два каких-то предмета (похожих на большую книгу и пакет), а в правой руке – свой обычный кожаный чемоданчик. Пакет выскользнул, но он, не заметив этого, продолжил путь. Я подобрал пакет и, догнав старика, отдал. Он поблагодарил, и мне показалось, что на него произвели сильное впечатление мое заикание, желтоватый цвет лица и несколько экзотические манеры. Узнав, что я родился в Индии, он заинтересовался, поведал о своей любви к дальним странам и показал книгу, которую держал под мышкой. Он пояснил, что это красивая подборка географических карт, отпечатанная двести лет назад в Лейдене. По его словам, он собирал коллекцию карт и атласов. Он надеется как-нибудь познакомить меня с ней, сказал он. Мне о нем было известно только, что он живет в большом старинном доме в конце Верхней Соборной площади.

Впоследствии я время от времени натыкался на старика и за октябрь и ноябрь побеседовал с ним раз пять, неизменно у задних дверей его дома. Как-то я встретился с ним случайно в субботу, когда на площади было пусто, упомянул, что этот день провожу в одиночестве, и он пригласил меня на чай через неделю, поставив условием, чтобы я никому об этом не говорил; это будет наша тайна, он не поделится ею даже со своей экономкой, а бутерброды и пирожные купит сам. Предположительно я догадывался, чего ожидать: ведь я был уже дважды зван на чай к доктору Шелдрику, который от случая к случаю приглашал к себе в дневное время мальчиков. (Директор об этих посещениях то ли не знал, то ли не заботился – скорее последнее, поскольку они с управителем были стойкими приверженцами Низкой церкви и союзниками в запутанных политических делах капитула.)

Я был по натуре подозрителен и уже умел хранить секреты; как скрытность, так и инстинктивное недоверие к людям были привиты мне с самых ранних лет вследствие упомянутых выше семейных неурядиц, из-за которых мои родители вскоре разъехались. Причастность к так называемому делу Стоунекса повлияла на меня ужасно – и оттого, что никто о ней не знал, мне приходилось еще хуже. В то время я поклялся себе не открывать никому тайн, в которые проник совершенно случайно. (По правде говоря, у меня не было друга, которому я рискнул бы довериться.) Молчание тяготило меня, заставляя чувствовать себя виноватым, но снять с себя этот груз я не мог. Долгое время я хранил в тайне все, что мне было известно, и избегал разговоров на соответствующую тему; и лишь несколько лет назад, когда в одной из газет появилась совершенно нелепая статья, позволил себе отправить туда письмо с исправлением фактических ошибок. Именно это письмо совершенно непредвиденным и ненамеренным образом снова втянуло меня в дело Стоунекса, и оно же, хотя и не впрямую, дало толчок к написанию настоящего «Послесловия» . Кроме несчастных детей бедолаги Перкинса, я, вероятно, остаюсь на сегодняшний день последним в живых из всех жертв этого дела.

И вот в начале декабря, в субботу, я первый раз пересек порог этого дома – первый из двух, поскольку я был там еще лишь однажды. (После смерти старого джентльмена его сестра за считанные месяцы обратила все унаследованное имущество – прежде всего банк, но также и различные владения в городе и окрестностях – в наличные и уехала жить за границу. В доме вскоре обосновалась адвокатская контора Голлопа и Кнаггза, существующая по сей день.)

Чаепитие у старого джентльмена очень мне понравилось. Он усадил меня за стол, сам сел напротив и разговаривал со мной как со взрослым. В отличие от управителя он не стал сюсюкать, а главное, ни словом не упоминал о порке.

Старый джентльмен спросил меня об учебе. Я сказал, что люблю греческий и латынь, поскольку мне нравится преподаватель классических языков, а он признался, что ненавидел этот предмет и знал его из рук вон плохо. (Замечу попутно: благодаря добродушному старому учителю я так пристрастился к классической филологии, что продолжил заниматься ею в частной средней школе, а затем и в Кембридже.) Как я узнал, старый джентльмен тоже обучался в свое время в школе певчих. Мы убедились в том, что по прошествии шести десятков лет в жизни учеников изменилось очень мало. Обнаружилась и еще одна деталь сходства.: по его словам, в моем возрасте он тоже заикался. Мы посудачили об учителях. Мистер Стоунекс спросил меня о помощнике органиста, я мало что смог сказать, и это, кажется, его удивило.

Перед самым моим уходом старый джентльмен спохватился, что забыл об обещанных атласах. Он, на мой взгляд, слишком много времени потратил на рассказы о том, как в детстве хотел стать моряком или исследователем дальних стран, чем и объяснялась его любовь к атласам. От мечты о путешествиях пришлось отказаться: преждевременно умер его отец, оставив на него, совсем молодого, семью. Дальше он в довольно туманных, на мой взгляд, выражениях, заговорил о том, как над ним посмеялась судьба: он спал и видел вернуться в родной город героем – великим воином или смелым путешественником – и пожать лавры всеобщего преклонения, и на его долю в самом деле выпал подвиг, но только тайный. Благодарности и восхищения он не дождался, его подвиг не был признан, а его самого гонят и презирают. Описывая это, он совсем расстроился. Тогда я, конечно, его не понял и только три года назад догадался, что он имел в виду. (Эти ничего для меня не значившие слова я запомнил потому, что вскоре сам сделался хранителем страшной тайны.) Старый джентльмен так увлекся своей историей, что забыл о времени. Звон старинных часов (к счастью, они немного спешили) напомнил нам, что час уже поздний; мне пришлось проститься, так и не увидев хваленые атласы, и хозяин обещал, что вскоре пригласит меня еще раз и я смогу всласть ими налюбоваться.