Слезы Макиавелли - читать онлайн книгу. Автор: Рафаэль Кардетти cтр.№ 12

Проходя мимо Аннализы, он невольно восхитился красотой девушки, чьи изумительные формы ввели бы в искушение и святого. Но у него не возникло ни вожделения, ни желания.

В течение тех мгновений, когда они смотрели друг на друга, Аннализе показалось, будто он пронзил ее до самых глубин. Она больше не видела окружающих ее людей, все звуки стали приглушенными, казалось, даже время застыло. Не в силах оторваться от этих зрачков, которые настойчиво вглядывались в нее, девушка почувствовала, как ее охватывает такой душевный покой, что она затрепетала от радости.

Савонарола резко отвел от Аннализы взгляд, и мистическая связь, соединявшая их, оборвалась. Когда звуки и образы снова возникли в ее сознании, она рухнула на скамью, задыхаясь и не в силах пошевелиться.

— Боже мой!.. — только и смогла она прошептать.

То же ощущение благодатного покоя охватило каждого из собравшихся, увы, за исключением Гвиччардини, который как раз в тот миг, когда монах проходил мимо, возвел очи к потолку, вздыхая от скуки.

Оказавшись на клиросе, Савонарола преклонил колени перед «Распятием», висящим над главным алтарем. По сравнению с мощным и мускулистым телом Христа кисти Джотто фигура монаха, склонившаяся в молитвенной позе, казалась удивительно тщедушной. Затем доминиканец сел на предназначенную для него скамью, в то время как в церкви по-прежнему царила тишина. Через несколько минут он медленно поднялся и в сопровождении двух юных певчих, которые размахивали кадилами, приблизился к кафедре, прислоненной к передней колонне нефа.

Вот уже почти полтора года как он проповедовал, стоя на этой кафедре. Вначале, когда на его ежедневных проповедях присутствовала лишь горстка верующих, он ограничивался простым толкованием Священного Писания. Однако уже через несколько месяцев молва о нем распространилась по всему городу, пользуясь тем, что верующие все прибывали, Савонарола стал призывать к установлению народного правления.

Его взгляды превратили его в народного кумира и придали ему огромный политический вес, но в то же время создали ему врагов среди влиятельных аристократических семейств, тем более непримиримых, что безупречные нравы монаха не давали ни малейшего повода для порицания. Сам Александр VI гневался на скромного монаха, осмеливавшегося осуждать роскошь и порок, в которых, по его словам, бесстыдно погрязли члены папской курии. Папа, само собой разумеется, прекрасно знал, что Савонарола во многом прав. Всем был известен образ жизни римских прелатов: лучшим примером мог служить сам Александр VI, озабоченный лишь тем, чтобы приумножать свои богатства, любовниц и незаконных отпрысков.

Разумеется, никуда не годится, когда представители духовенства вносят в Евангелие такие заповеди, как «Каждый день принимай в пищу самые изысканные блюда и пей лучшие вина, пока брюхо не треснет» или «Пусть в твоем доме всегда найдется место для куртизанки, она ведь может заглянуть на огонек для совместной молитвы», но еще хуже было то, что хула исходила из недр самого духовенства. Чтобы монах призывал с амвона к очищению Церкви и соблюдению изначальных добродетелей — этого папа допустить уже не мог.

Он отлучил бунтовщика от Церкви, что, однако, не положило конец проповедям и не лишило Савонаролу поддержки народа. Результат был скорее обратным тому, чего добивался понтифик, потому что недовольство, порожденное доминиканцем, продолжало распространяться.

Поднимаясь по ступенькам кафедры, Савонарола представил себе лицо папы, когда тот получит отчет о его проповеди. От этой сладостной картины по телу пробежала приятная дрожь. Оказавшись в отведенном ему тесном пространстве, он оперся руками о мрамор, который более двухсот лет назад щедро украсил искусной резьбой Андреа Пизано, и его низкий голос зазвучал в тишине нефа:

— Братья мои во Христе, прежде всего возблагодарим Господа, который так часто спасал наш город от множества опасностей, угрожавших ему.

Он выдержал небольшую паузу и воспользовался ею, чтобы окинуть взглядом слушателей.

— Но мы вынуждены также обратиться к Нему с молитвой, ибо ныне мы пред лицом бесконечно большей опасности, чем все те, с которыми нам довелось бороться в прошлом.

Толпа содрогнулась.

— Да, братья мои… Бог наказывает нас за грехи наши и насылает на нас страшную угрозу. Non veni mittere pacem, sed gladium, — сказал Он: «Не мир пришел я принести, но меч». Война стучит в наши двери, и король Франции хочет принудить нас сражаться в ней на его стороне, хотя вот уже несколько месяцев мы этому противимся. Во Флоренции должны царить мир и единство, если она хочет пережить грядущие суровые времена.

Аннализу и Терезу, казалось, заворожили речи монаха. Гвиччардини бросил на них насмешливый взгляд. Ему эта проповедь казалась напыщенной и утомительной, так что он стал потихоньку напевать песенку о голых красотках и кубках с вином. Без всякого предупреждения Тереза влепила ему подзатыльник.

Недовольный тем, что его юмор не оценили по достоинству, Гвиччардини поудобнее устроился на скамье, закрыл глаза и погрузился в грезы. Ему казалось, что голос Савонаролы все более отдаляется, как будто монах находился теперь в другом помещении:

— Заклинаю вас, братья мои, молите Всевышнего, чтобы он дал нам силы предотвратить войну и противостоять французам в том, что они хотят нам навязать.

Несмотря на угрожающие нотки, зазвучавшие в голосе монаха, Гвиччардини задремал.

— Молитесь Создателю и смягчите Его гнев! Извергните грех из вашей жизни и отныне предайтесь святости!

Толпа громогласно подхватила «аминь!», так что задрожали стены собора, но и тогда молодой человек не вышел из состояния блаженного оцепенения. Он был во власти своего любимого видения — трактир, полный выпивох, которые хором распевают его песни, — и выражение довольства разлилось по его лицу.

Из этого состояния Гвиччардини вывела Тереза, толкнув своим толстым задом, когда поднималась со скамьи. Удивленный тем, что очнулся не в тиши своего кабинета для занятий, он некоторое время созерцал картины на стенах нефа, испугавшись спросонок дурно написанных мадонн и ангелочков.

У Аннализы и Терезы был довольный вид, который Гвиччардини, на этот раз окончательно проснувшийся, принял на свой счет. Они немного подождали, пока почти вся толпа покинула неф, и направились к центральному проходу.

— Как это было чудесно! — восклицала раскрасневшаяся от волнения Тереза, подбирая волосы.

— Его слова меня прямо убаюкали, по-другому и не скажешь! — лицемерно подхватил Гвиччардини.

— Вот уж не ожидала от тебя такого рвения… — удивилась Аннализа.

— Зря я боялся сюда идти, милочка, но наконец-то я понял, что та распутная жизнь, которую я вел до сих пор, — прямая дорога в бездну. В этот благословенный день даю клятву, что ноги моей больше не будет ни в одном, даже самом захудалом, доме разврата. Я твердо намерен посвятить свою жизнь изучению Евангелия. Прощайте, плутовки и похмелье! Отныне все это в прошлом!