Двое магов — Светлый и Темный — приближались
ко входу в здание МГУ, и по мере того как между ними таяло расстояние, у всех
присутствующих на Трибунале крепла уверенность, что в башенку поднимется только
один из них.
Вот только кто?
Не знаю уж зачем, но из машины я вышел метров
за триста до входа в университетский корпус. Я видел над зданием мельтешение
цветных пятен, лучей и объемных фигур; я чувствовал, что некая непонятная мне
сила сдерживает обычную высшую магию, не позволяет ею воспользоваться. И еще
чувствовал, что там, на самой верхотуре, откуда начинает расти острый шпиль
московского небоскреба, набухает светло-серое облако, ассоциирующееся у меня с
бомбой замедленного действия.
Оглядевшись, я зашагал по тротуару. По идее
мне следовало торопиться, но шел я в среднем темпе. Так, наверное, было нужно.
Только не спрашивайте — кому?
Плейер сочился очередной мелодией; она мне не
понравилась, и я на ощупь коснулся скип-сенсора. Что на этот раз?
Мое имя — стершийся иероглиф,
Мои одежды — залатаны ветром…
Что несу я в зажатых ладонях,
Никто не спросит, и я не отвечу…
«Пикник». «Иероглиф». Это годится —
неторопливая мелодия для того, кто все равно уже опоздал и кому остается только
сосредоточиться и обрести всеобъемлющую невозмутимость восточных мудрецов.
Интересно, среди восточных мудрецов
встречались Иные? Или вопрос следует задавать не так — встречались ли среди них
люди?
Интересно было бы узнать…
Заморочить вахту мне удалось — видимо,
простейшие «бытовые» заклинания разрешались даже во время работы Трибунала.
Я подошел к лифтам — вестибюль был странно
безлюден. Может быть, подсознательно люди чувствовали присутствие рядом всех
сильнейших Иных Москвы и старались не появляться здесь? Нажал на кнопку, и
сразу же открылась дверь одного из лифтов. Я вошел, машинально оглянулся: не
спешит ли все-таки кто-нибудь к лифту…
И увидел Антона. Только что прошедшего мимо
все еще бездействующей охраны.
Интересно, как он меня нагнал? Тоже
реквизировал мокик или мотоцикл?
Я стоял, ожидая. Антон смотрел на меня, будто
раздумывая, и тоже ждал.
После некоторой заминки я нажал на кнопку, и
двери лифта сошлись. Я начал подниматься наверх. Но не сразу на самый верх, а
примерно на две трети высоты здания. Оказалось, что еще выше возможно подняться
только на другом лифте, который действует исключительно на верхних этажах. А туда,
куда мне было нужно, и вовсе вела лишь широкая мраморная лестница со старыми
пятнами известки на ступенях. Лестница приводила к двери, открытой в сумраке,
но, естественно, наглухо запертой в обычном мире.
Перед лестницей как раз подошло к концу
священнодействие «Пикника», и плейер случайным образом выбрал очередную песню:
Мне снятся собаки, мне снятся звери,
Мне снится, что твари, с глазами как лампы,
Вцепились мне в крылья у самого неба,
И я рухнул нелепо, как падший ангел…
Раньше я слышал эту песню «Наутилуса» лишь
мельком, но теперь она вдруг отозвалась в самой душе. Поднимаясь к запертой
двери и ныряя в сумрак, я напевал ее вместе с Бутусовым.
Я не помню паденья, я помню только
Глухой удар о холодные камни.
Неужели я мог залететь так высоко
И сорваться жестоко, как падший ангел?
Прямо вниз, туда, откуда мы
Вышли в надежде на новую жизнь.
Прямо вниз, туда, откуда мы
Жадно смотрели на синюю высь.
Прямо вниз…
Бутусова и меня мог слышать любой Иной,
невзирая на то, что реальный звук рождался лишь в крохотных бусинах наушников и
таял до полной неразличимости уже в шаге отменя.
Мы вошли в помещение, где вершился Трибунал,
вместе. Я — и падший ангел.
Я пытался быть справедливым и добрым,
И мне не казалось ни страшным, ни странным,
Что внизу на Земле собираются толпы
Пришедших смотреть, как падает ангел…
Гесер. Завулон. Инквизитор Максим. Темные — с
кем мне последние дни приходилось и пить кофе, и вести беседы: Эдгар, Юрий,
Коля, Анна Тихоновна… Светлые — с кем мне последнее время приходилось и
драться, и пикироваться на грани фола: Илья, Гарик, Толик, оборотень-медведь.
Незнакомые Иные, тоже Темные и Светлые, причем кое-кто явно не имеет отношения
к Дозорам. Двое в балахонах — кажется. Инквизиторы.
И — Светлая волшебница с искаженным лицом.
Такие лица бывают у людей и у Иных, когда у них отнимают близких.
И в открытые рты наметает ветром
То ли белый снег, то ли сладкую манну,
То ли просто перья, летящие следом,
За сорвавшимся вниз, словно падший ангел…
А затем меня неудержимо поволокло вверх по
призрачным ступенькам, на вершину неведомой пирамиды, по которой я все это
время взбирался; и практически одновременно с этим двое в балахонах сняли
запрет на высшую магию. А Светлая обрушила на меня то самое, готовое в любой
момент лопнуть и взорваться облако. Сгусток силы, перед которым меркнут и
кажутся сущим пустячком мегатонные заряды.
Время остановилось.
А я понял все. Все, что происходило, все, что
происходит сейчас, и все, чему суждено произойти в ближайшее время. Понял и
сглотнул судорожный ком, враз народившийся в горле.
Я стал самым сильным магом на Земле. Магом вне
категорий. Халифом на час… да нет, на миг… Единственным в этой обветшалой
круглой зале, у кого не было будущего.
У некоторых Иных не бывает будущего…
Зеркало! Я всего лишь зеркало. Зеркало мира.
Гирька, бросаемая сумраком на подвешенное блюдце весов, когда нарушается
равенство сил Света и сил Тьмы.
У Света появилась Великая волшебница. У Тьмы
столь же сильного адепта не появилось. Свет получил шанс расправиться с Тьмой
раз и навсегда.