Доля ангелов - читать онлайн книгу. Автор: Арина Веста cтр.№ 30

Я завернул „устройство“ похожее на кусок мыла в платок и спрятал в нагрудный карман:

— Как я попаду в это помещение?

— Это не должно вас беспокоить. За эту часть операции отвечаю я, — успокоил меня Густин».

Гималаи видели ламу

С овсяным русским лицом.

Н. Клюев

«В ту ночь выпал ранний снег, высокий и пышный. Я еще не знал, чем мне грозит этот каприз погоды. В половине одиннадцатого утра меня вызвали в дирекцию цирка. Я положил перстень во внутренний карман пиджака и поспешил в кабинет Шуляты. Там уже сидели два офицера МГБ.

Директор цирка предупредительно покинул помещение. Шулята тоже исчез.

— Прошу следовать за мной.

Должно быть, каждый житель Советской России тех лет уже когда-то слышал эти слова или проигрывал их внутри себя в своем личном театре. Я лихорадочно прощупал мысли офицеров, но они были непроницаемы для меня. Я был уверен, что причиной их появления оказался мой разговор с Густиным. Дешевая провокация!

Но я ошибся. Наш путь лежал на окраину Москвы, в Кунцево. Мне было поручено заложить взрывное устройство на даче Сталина.

Заметенная снегом дача казалась покинутой, но дорожки были аккуратно расчищены. У крыльца тревожно совещались охранники. Генерала Власика, начальника сталинской охраны уже не было при исполнении. Он был снят совсем недавно, и мой вызов на дачу Сталина был несомненным продолжением этой интриги.

Генерал Хрусталев, нынешний начальник сталинской охраны, объяснил, что пропал любимый радиоприемник „хозяина“ и если через несколько часов вещь не будет найдена, вся охрана и обслуживающий персонал дачи будут вызваны к Берии.

По обрывкам мыслей перепуганных служащих я понял, что приемник украден специально. На такую провокацию был способен только один человек — нынешний министр МГБ. В отсутствие „хозяина“ он повадился рыскать по апартаментам якобы для проверки бдительности охраны, вторым номером его шутки был звонок по кремлевской вертушке. Обычно он сообщал, что под розовым диваном, на котором частенько отдыхал Сталин, заложена бомба.

Внутри дачи было тихо и чисто, как в пустом приемном покое: высокие окна, длинный стол с четырнадцатью стульями, накрытыми белыми чехлами. Я объяснил охранникам, что должен побыть один. Убедившись, что моя просьба выполнена, я достал взрывчатку и с минуту глядел на свои трясущиеся руки, потом опустил в карман нелепый предмет и почти сразу забыл о нем. Я не мог причинить Ему зла. Сталин был недосягаем для меня, я был околдован им еще в детстве, ведь перед ним робел сам Вольф Кинг.

Сосредоточившись на поиске, я представил себе пропавшую игрушку вождя. Как шаман я вызвал ее душу, ощупал внутренним зрением и вскоре „нашел“. Я увидел приемник зарытым в сугроб у корней неприметной березы. Он выглядел несколько иначе, чем я его себе представлял, но где находится эта злосчастная береза, я не знал. Тогда я „попросил“ одного из охранников стать моим индуктором. Я прибегал к этому приему в исключительных случаях.

Я погрузил его в легкий транс, сохраняющий двигательную активность, объяснил, где и что надо искать. Люди в охране Верховного были тщательно отобраны на психическую устойчивость, но страх и сильное волнение сделали охранника послушным. Он уверенно отправился в глубину парка и привел меня к высокой березе. У ее корней, в сугробе был найден пропавший приемник.

Меня с почетом доставили домой. Едва машина с сопровождением скрылась в подворотне, я зашел в дощатый нужник во дворе и выбросил в зияющий окуляр нелепый предмет, похожий на брусок мыла в неопрятной обертке.

Едва переступив порог квартиры, я был сбит с ног, скручен и с зажатым ртом выведен через черный ход. В то время пыточный полигон был перенесен с Лубянки в Гнездниковский переулок. В камере, куда меня втолкнул конвоир, ожидали разбирательства двое узников. Рядом со мной оказался древний старичок, по виду — бывший духовный. На верхних нарах устроился молодой уголовник.

— Всяк человек — свет! — кивнул мне старик. — Садись сердешный. Здесь хоть сидеть дозволяется. Я много тюрем прошел: в иных, глаз не смыкая, до утра стоял, в иных по пояс в мерзлой воде до утра, а все жив.

— А куда ты шел, сосуд немощный, пока тебя ГПУ не сцапало? — с верхних нар выглянул жиган, должно быть, продолжая разговор, прерванный моим появлением.

— В Солнцево селенье…

— Это где ж такое? Я сибирскую магистраль вдоль и поперек исколесил, такой станции нет.

— Эка хватил, на поезде? Туда сынок, пешком идтить надо. От Соловков, от северных вавилонов течет на восток тропа жемчужная, заповедная в дальнюю страну Индийскую. Стоят там храмы тысячестолпные, райским виноградьем увитые. Держат ту тропу особые люди. Семь застав у них на пути от Соловков до Солнцева Селенья. Уральские горы надо переходить у Печь-горы, там отыскать Ардын-пещеру, а дальше в стране Лебедии взойти на Белую гору, дабы обозреть дальнейший путь до гор Зималаев. Озеро там есть самоцветное. Живет на том озере, гнезда вьет Птица-лебедь. Взмахнет птица крылом жемчужным, росой осыплет, а человек, у которого сердце-озеро, почует сладкую тягу в страну незнаемую, заповедную. На ясной зорьке в том озере град виден, яко с небес отражен. Светлым Китежем прозывается.

— Врать ты горазд, дедушка, — ковыряя пальцем в зубах заметил жиган. — Был бы Китеж, я б туда убег…

— Никому туда путь не заказан, ибо Китеж — есть русская сердечная тайна, но лишь тот откроет Китеж, кто уже пребывает в нем. Когда первое царство кровавое пало, а новое еще не воздвиглось, ждали — всплывет Китеж, царство Правды Божьей. А уж после пошли казни да поругания. Восстал брат на брата. Смута ликом своим звериным оборотилась. И с тех бед ушла Истинная Русь на дно. От поругания сохранила себя на дне Светлояр-Озера до будущих веков.

Ну что ж, гонения нам принимать не впервой, а русский самородный дух из винтовки не застрелишь. Случай был в нашем северном краю: запретила новая власть молебствие. Тогда крещеные всем миром в церковь вошли да двери накрепко затворили. Разбили вороги двери, ворвались в храм. Видят — пусто. Только и слышно, как в стенах, в самом белом камене „Славься!“ поют. Стрелять стали, потом взорвали стены; а камни все одно — поют. В пыль истолкли, а все голоса слышны. Пытали меня в остроге: „Где твой Китеж?“ Здесь он, рядом, в камене несекомом, колоколами звонит, во всяком русском сердце ждет часа пробуждения…

Щелкнул замок на кованой двери, жигана увели на допрос.

Старичок поднял с пола камеры камешек, вывалившийся из стены, помял в смуглых ладонях, завернул в тряпочку и сунул за пазуху.

— На, поешь маленько, крепче будешь, — сказал он, протягивая мне теплый хлеб, завернутый в льняную ряднину. Я готов поклясться, что он достал его из-за пазухи, куда только что положил камень.

— „И камни станут хлебами“, учил Свете Тихий, когда делил себя между учениками на двенадцать солнечных месяцев от Воскресения до убывания… Приидите и ядите.