Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - читать онлайн книгу. Автор: Арина Веста cтр.№ 47

– Чем кормить будем, может, из стойбища кормилицу прислать? – волновался Илимпо.

– Выкормит ее горная мощь, млеко земное, что само родится на горных склонах, – ответила Кама.

Так и случилось по слову Хозяйки. Когда Веда, дочь Воравы, выросла, Селифан отвез ее на Урал, в город Чебаркуль. В свой срок вышла Веда замуж за Федора Бесфамильного. Был он болен тяжелой болезнью крови, прозванной «царским проклятьем», но благодаря мощи земной хворь его оставила, и только легкий недуг, не опасный для жизни, напоминал о прошлом. Взял Федор фамилию жены, и один за другим родили Воравы двух сыновей-богатырей: Данилу и Северьяна. Перед самой войной родился младшенький, названный Владимиром. Ликом Вова вышел в мать: чуть раскосые глаза и тонкие нежные черты лица. К нему, одному из трех братьев, перешло вещее Знание Камы и Сила русских Спасов.

Селифанушка часто навещал Чебаркуль. Младенец-березка выросла почти под его рост, так что старцу тяжело было ходить. Устал седой вестник и стал искать место будущего покоя; всю округу исходил, пешком ходил на озеро Тургояк, но остановился на ближнем озере с нежным названием Еланчик.

– Хочу остаться рядом с вами, – говорил он, – и корни пустить на уральской земле…

Так и стало по слову его. Отвезли его молодые Воравы на одинокий остров посреди тихого уральского озера, и ушел старичок сквозь камень, только деревце все так же тянулось к солнцу, и крепко прижилось в гранитной расселине заветное «древо мысленно». Камень гранит тайны хранит…

Приходили к березке люди, задавали вопросы о смысле бытия земного и слушали в шелесте и в ласковом плеске листвы тихие ответы.

Ту березу пробовали спилить лихие люди, но только тронули кору стальными зубьями, побежала из пореза живая кровь. Так и растет на диком уральском камне над озерной глубью заветная березка, по старому обычаю украшенная лентами и цветными нитками, и каждый, кто приплывет на каменистый остров посреди озера Еланчик, может в том убедиться.

Ранним мартовским утром к порогу ОВД подогнали автозак с зарешеченными окнами. Илгу проводили внутрь фургона. В крышу был впаян округлый люк, на нем красовалась черно-белая наклейка «Выход в рай»; кто-то из арестантов не без черного юмора переставил буквы в словах «Аварийный выход». Но «выход в рай» был плотно запаян. На свободе гулял тугой солнечный ветер, позванивал льдинками и гнал по небу пышные серебристые облака. Илга успела пару раз жадно вдохнуть этот «ветер свободы».

– Ну, по коням, – потирая замерзшие ладони, скомандовал сержант и обернулся к красивой пленнице: – Не замерзла, а то, может, погреть?

Илга коротко взглянула, но не на него, а поверх цигейковой шапки с широкой кокардой, и покачала головой.

– Да не боись, солдат ребенка не обидит, – балагурил сержант.

– Тебе, служивый, год остался, чтобы никого не обидеть… – прошептала она, – точнее, одиннадцать месяцев.

– Ты старшим-то не дерзи, – миролюбиво заметил второй охранник.

– А потом что? Ну чего молчишь? За базар отвечать надо, – допытывался сержант. – Да ты, похоже, уже докаркалась, – осклабился он, разглядывал предписание. – Радуйся, ведьма неразговорчивая, тебя к коблихам в пресс-камеру засунут, а там хором оприходуют уже без уговоров.

Сержант по-лошадиному заржал, но смех получился натуженный.

Илга с тоскою смотрела на солнце, плавящее последние сугробы, на ясную, радостную синеву. Окраинные кварталы шли вдоль магистрали ровными прямоугольниками. Женская федеральная тюрьма размещалась в кирпичной громадине старинного монастыря, тоже, кажется, женского. И не было ничего удивительного в том, что два этих важных и нужных человеческих начинания причудливо срослись и соединились так плотно, что кирпичные башни тюрьмы казались продолжением монастырских стен. Снятые кресты были заменены иными символами мученичества и искупления – тюремными решетками, а ежедневные молитвы – чтением поверок. По периметру вилась колючая лоза спирали Бруно. Это важное узилище федерального значения явно гордилось собою и своим служебным лоском, как служебная собака – новым ошейником.

Под въездной аркой главной башни автозак посигналил, и клепаные железные ворота со скрежетом отъехали в сторону, открывая двор, мощенный старинным кирпичом. На проходной тюрьмы Илгу раздели для обыска и, не дав как следует одеться, «погнали» на медицинское освидетельствование.

– Особые приметы – родимое пятно в виде буквы S на правом бедре, – вслух продиктовала дежурная докторша. – Девица, – заглянула она в запись предыдущего осмотра, – еще одна особая примета… Так ты монашка, что ли? У нас тут, бывает, и игуменьи сидят, – пошутила докторша и шлепнула крупный синий штамп на ее тюремном деле.

– Ну, девка, туго тебе придется: в шестьдесят девятую тебя направили. Там видюха установлена, если что, стучи в двери, ори, я буду на пульте дежурить, наряд подгоню, – с внезапным сочувствием пообещала милиционерша, стриженная коротким ежиком.

На выходе из приемника Илге вручили сверток с постельным бельем и «толстяк» – опилочный матрас с такой же подушкой.

Илга вошла в камеру в обнимку с «толстяком» и поначалу ничего не разглядела. Маленькие зарешеченные окна выходили на северную сторону, и даже в ясный солнечный полдень в камере «69» было полутемно. Вдоль камеры было устроены нары в два яруса, всего двенадцать. Все, кроме одних, были заняты. Пустая шконка была завалена полиэтиленовыми пакетами и коробками с передачами.

Вопреки внутреннему тюремному распорядку, местные старожилки валялись на застеленных койках, на стене вопила радиоточка. Илга поздоровалась, но ее голос потонул в растленном мяуканье эстрадной дивы.

Илга сдвинула пакеты и положила матрас на освободившееся место, но разогнуться уже не смогла: сверху на ее шею опустилась нога в вязаном носке-джурабе. По всей видимости, это и была рулевая, иначе – хозяйка хаты.

– Куда прешь, ты разрешения у камеры спросила?

– И во-о-още, ты сигареты принесла, шалашовка дырявая, чеченская подстилка?! – пролаяло с другой стороны «ущелья» существо непонятного пола, с неопрятным белесым пухом на голове, перемешанным с темными густыми волосами. Глаза у существа были как у нашкодившей дворняги, ускользающие и жалкие одновременно.

– А может, эта ведьма валяная нас взрывать собралась?

Сокамерницам было откуда-то известно ее «чеченское происхождение».

Илга резко выпрямилась и сбросила ногу. Сверху на пол упало полотенце в темных подсохших пятнах.

– Подними тряпку, коза! – приказала рулевая.

Эти первые несколько минут в пресс-камере решали все. Здесь, на самом дне социальной жизни, жили реликтовые взаимоотношения и были в ходу первобытные символы власти и древнейшие знаки унижения.

Тюрьма выносит приговор намного раньше решения суда. Здесь обнаженное естество человека действует согласно древнему голосу крови и выживает благодаря советам и запретам этого древнего голоса.