Как успокоительно вошла в легкие первая затяжка. Как сладостен был вкус хорошего табака. Нет, он будет торговаться, отвоевывая у чекистов по миллиметру тюремного комфорта. Итак, он решил.
— Что вы хотите, чтобы я сделал? — неожиданно жестко спросил Болдырев.
— Рассказать нам все. Кто организовал вашу группу, у кого вы изымали ценности, как готовили налеты, по чьему приказу ограбили квартиры Алексея Толстого, Бугримовой, убили Зою Федорову. Только не прячьте глаза, я уверен, вы все это знаете. Что это за странная история с ереванским банком и что вы там искали. Вы же прекрасно понимаете, что мы можем отвести вас в специальную камеру, вкатить укол, и вы вспомните даже тайну двух океанов. Но нам нужен не сломленный химией человек, а сотрудник, готовый помогать нам.
Болдырев взял со стола сигарету, генерал опять дал прикурить. Он уцепился за слово «сотрудник», возможно, это и был путь к свободе.
— Я готов дать любые показания и сотрудничать с органами госбезопасности.
— Вот это другое дело, — усмехнулся Михеев, — полковник, распорядитесь принести нам кофе, бутербродов… — Генерал внимательно посмотрел на Болдырева и добавил: — И по рюмке коньяку не помешает выпить.
* * *
Шорин узнал об аресте Болдырева от генерала Кравцова из МВД. Тот дозвонился ему в машину и не попросил, а потребовал встречи в Доме журналистов.
Когда Шорин вошел в маленький кабинет, Кравцов нервно мерил шагами комнату.
Шорин сразу отметил, что Анатолий, несмотря на свою страсть к генеральскому мундиру, был в штатском, потом бросилось в глаза, что на его лице лежала печать ужаса.
— Садись за стол, — зло скомандовал Шорин, — не мелькай.
Кравцов сел, налил в фужер коньяку и одним глотком, словно лимонад, осушил его. Отдышавшись, он выпалил:
— Болдырева и всю его бригаду чекисты повязали два дня назад.
— Тише ты, не ори. Говори по делу.
— Они хотели ломануть брошь у художника Голованова, огромной цены и редкой красоты, их и накрыли.
Ареста Болдырева Шорин не боялся. С его людьми он связался всего один раз, когда надо было убрать Ельцова. Но это дело недоказуемое. Ястреб вел переговоры с каким-то Кретовым, которого за пьянь и воровство выгнали из милиции; он спился и, кажется, исчез. Во всяком случае следов его никто найти не мог. Да и кому был нужен этот спившийся с круга алкаш. Но сигнал был неприятный.
— Не пыли, — сказал он Кравцову, — тебя это не касается. Можешь мне поверить.
* * *
Сентябрьским вечером веселой компанией поехали на дачу к дочке секретаря КПСС, по сей день переживавшей, что ее жених, один из руководителей управления внешнеполитического планирования, оказался крупнейшим агентом ЦРУ. Завербовали его еще в те годы, когда он был вторым секретарем посольства в Латинской Америке. А к свадьбе уже заказали в Париже платье, готовили стол, по десять раз перетряхивали список гостей.
Только благодаря расположению Брежнева секретарь ЦК не вылетел со своего поста, а остался руководить братскими компартиями. Теперь светские друзья искали его дочери подходящего жениха.
Папенька несостоявшейся невесты уехал в Польшу, где дела были совсем плохи. «Солидарность» не хотела мириться со строительством социализма на своей территории. На даче всем заправляла элегантная моложавая жена, дама еще хоть куда.
Народу набралось много. Номенклатурные дети, артисты, журналисты-международники, известнейший поэт и томный человек иностранец Бабек, радостно принимаемый во всех московских домах. Попасть к нему на одну из дач считалось большой удачей. Даже сам Виктор Луи, корреспондент английской газеты, авантюрист и один из наиболее доверенных людей КГБ, присутствовал вместе с женой-англичанкой. Ну и конечно, Вовчик, вездесущий и веселый.
Шорин оставил Лену с хозяйкой, а сам поманил Вовчика.
— Что ты слышал об аресте ментов?
— Все из первых рук.
— Что это за руки?
— Игорь Анохин собирается об этом писать.
— Кто дело организовал?
— ЧК.
— А как к ним сведения пришли?
— Все просто, как помидор. Голованов решил цацку свою продать и деньги поделить между детьми. Дачу хорошую хотел купить, дочери с мужем кооператив. Вот он и пошел в Оружейную палату государству толкнуть цацку. А у них таких денег на балансе нет. Посоветовали поехать в Эрмитаж. Там только поохали и предложили передать в дар музею. Голованов сделал оборотку. А по Москве и Питеру слух пошел, мол, толкает деятель искусств свой дорогой раритет. Ну, народ и возбудился. Нашелся какой-то кидала, косящий под академика из Баку, и начал договариваться с Головановым. А Голованов смолоду с полковником Ельцовым, бывшим начальником МУРа, дружит. Позвал он его, а тот и опознал фармазонщика. Позвонили Сашке Звереву, начальнику угро из Фрунзенского, а тот чекистам доложил.
По тропинке к ним приближался известнейший в Москве адвокат, он шел под руку с красавицей девицей, которую Шорин видел в Домжуре с Юрой Ельцовым.
— Здравствуй, Саша, привет, Вовчик. Небось последнюю криминальную сенсацию обсуждаете?. Могу пролить свет. Я — адвокат Болдырева.
— Как он? — спросил Шорин.
— Молодцом держится, ничего не признает. Оговор, и все тут. Тем более что у него, кроме запасных штанов с лампасами, ничего не нашли. Так что грозит ему только халатность, ну и, конечно, потеря партбилета и погон. Но в наше время и без этого можно неплохо прожить.
— Молодец, — искренне обрадовался Шорин.
Не знал известный адвокат, что ему предъявили совершенно иные протоколы обыска. Генералу Михееву было глубоко наплевать, что думает адвокат. Болдырев никогда уже не выйдет живым из Лефортово.
Внезапно кто-то дернул Шорина сзади за пиджак.
Он обернулся… сзади стояла Лена с перекошенным лицом.
— Иди сюда, — прошипела она.
Никогда еще Шорин не видел свою подругу столь разгневанной. Куда ушли спокойная, уверенная красота, интеллигентность и светскость?…
Перед ним стояла злобная баба с коммунальной кухни.
— Ты что, дорогая?
— Идиот, — зашипела она, — кто обещал мне сохранить квартиру и деньги, кто обещал сослать Юрку за сто первый километр? Молчишь? Вы тут судите, кто да что, а дядька Юркин с твоими корешами за него посчитался. Не понял, идиот? Он сначала тебя прижмет со всеми твоими делишками, а потом все у меня отнимет. Зачем я только с тобой связалась!
На них с любопытством начали оглядываться люди.
— Замолчи, идиотка, на нас смотрят, — тихо, но жестко сказал Шорин.
— Не буду молчать, хочешь меня нищей оставить?
— Дура!
Шорин повернулся и пошел в глубь участка. Сейчас он сядет в машину и уедет с этого праздника жизни. И, шагая к воротам, он вдруг понял, что его любовница не так уж не права. Ведь рассчитались не с кем-то абстрактным, а именно с теми, кто, по его просьбе, засадил Ельцова.