Критика криминального разума - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Грегорио cтр.№ 35

— Я помню, сударь. Вы возразили, сказав, что подобная сила может принадлежать одному только Богу. И что Человек связан нравственными узами, которые он никогда не должен подвергать сомнению…

— И вот тогда-то заговорили вы, — перебил меня Яхманн, все еще закрывая лицо ладонью и спрятав от меня глаза. — Очаровательный молодой студент, успевший завоевать наше расположение приятными манерами и здравыми рассуждениями, внезапно предстал перед нами в совершенно ином свете.

— Я только сказал…

Яхманн поднял руку, как бы призывая меня к молчанию.

— Ваши слова навеки запечатлелись у меня в памяти. «Существует один вид человеческого поведения, который можно уподобить необузданности сил Природы, — заявили вы. — Самый дьявольский. Хладнокровное убийство. Немотивированное убийство».

Яхманн пристально вглядывался в меня, прищурив глаза и излучая неприязнь. У меня возникло ощущение, что с меня, словно одежду, сорвали тело и обнажили душу.

— Когда профессор Кант перевел разговор на другую тему, — продолжил он, — я был благодарен ему. Только призрак, которого вы разбудили в тот день, не собирался уходить. Кант настоял на прогулке у замка с вами одним, хотя до того всю зиму не выходил из дому, за исключением посещения университета. Туман тогда был ужасный, вы это помните. Но мне было известно, что он намеревался побеседовать с вами и еще раз.

— Вы хотите знать, не беседовали ли мы еще на ту же тему. Ведь так? — спросил я.

— Ошибаетесь, Стиффениис, — ответил он. — Ни в малейшей степени меня не интересует, о чем вы там говорили. Впрочем, позвольте сообщить вам, что произошло вследствие ваших разговоров. Когда Кант вернулся домой, я ждал его. Задолго до того, как я увидел его сквозь пелену тумана, я услышал его шаги. И по их звуку я понял: что-то случилось. И притом нечто очень серьезное. Кант практически бежал. Бежал! Но от кого? От чего? Я бросился ему навстречу. На него было страшно смотреть. Увиденное не на шутку меня напугало. Его глаза сверкали какой-то нервной энергией. Вначале я даже подумал, что у профессора жар. Я выразил озабоченность его состоянием, однако он заявил, что его ждет работа, не терпящая промедления. Короче говоря, намекнул мне, чтобы я занимался своими делами и не совал нос в его дела! А на следующий день профессор сообщил мне, что приступил к сочинению нового философского трактата.

Нахмурившись, я сказал:

— Мне не доводилось ничего слышать ни о какой новой книге.

Яхманн покачал головой:

— Она не была опубликована. Потому-то вы ничего о ней и не слышали. Никто до сих пор не прочел из нее ни единой строчки. Более того, я склонен полагать, что она вообще не существует. В те дни профессор находился в состоянии сильнейшего интеллектуального напряжения. Несколько его младших коллег обвинили Канта в игнорировании более глубоких ресурсов души. Эмоции, заявляли они, обладают значительно большей мощью, нежели Логика, и Кант был почти сломлен непрерывным и крайне жестким противостоянием. В последние годы преподавательской деятельности классы Канта были практически пусты. Молодежь не хотела платить за лекции старого философа.

— Я слышал об этом, — заметил я.

— Все было плохо. О нем почти забыли. «Старомоден» — так, кажется, сейчас говорят. Дела зашли так далеко, что одни из его бывших протеже, способный молодой человек по имени Фихте — вы, без сомнения, слышали о нем, — в книге, с большим успехом распространявшейся во многих странах Европы, охарактеризовал Канта как «философа духовной лени».

— Какое унижение!

— Помните его легендарную пунктуальность? — спросил Яхманн. Вспоминая прошлое, он, казалось, немного успокоился. — Как жители Кенигсберга проверяли часы по прогулкам Канта? Новое поколение студентов придумало очень остроумную, с их точки зрения, шутку — они прерывали его занятия, заходя один за другим в лекционную аудиторию с часами в руках и приговаривая: «Опоздали, сударь?» — «Я, сударь?» — «Ваши часы, по-видимому, остановились, сударь». Все это и привело Канта к преждевременному уходу в отставку.

— Могу себе представить его состояние.

— Сомневаюсь! — рявкнул Яхманн. Теперь он с неистовой энергией хватался за каждый, даже самый незначительный, аргумент, словно старец, пытающийся отстоять наверняка проигранное дело. — Но больше всего был опечален Мартин Лямпе.

— Его лакей? — с удивлением спросил я.

— Мне пришлось уволить его. После тридцати лет верной службы! Он был идеальным слугой. Умственная дисциплина и порядок способны породить глубокие и точные мысли, но для целей эффективного управления домашним хозяйством они совершенно бесполезны. У Канта возникали проблемы даже с надеванием чулок! Лямпе ухаживал за ним, пока он занимался своими книгами.

— Так почему же вы прогнали его?

— Ради блага самого Канта, Стиффениис! — Он испытующе взглянул на меня, как будто подыскивая верный тон для своих слов. — Я больше не доверял Лямпе. А точнее, боялся его.

— Боялись, сударь? Что вы хотите сказать?

— Голова Лямпе была забита странными идеями, — продолжал Яхманн. — Он стал вести себя так, словно он был профессором Кантом. Однажды он заявил мне, что если бы не он, не существовало бы никакой кантовской философии! А новая книга, над которой работает Кант, по его словам, принадлежала ему, а вовсе не Канту. Когда студенты начали уходить с курсов профессора, резче всех на это отреагировал Лямпе. Он пришел в неистовство, кричал, требовал, чтобы Кант показал миру, на что он способен.

— Да, вы были правы, уволив его, — согласился я. — А кто теперь ухаживает за профессором?

Яхманн шумно откашлялся.

— Домом управляет молодой человек по имени Иоганн Одум, и, кажется, неплохо справляется.

Он замолчал. Да больше вряд ли что-то можно было сказать. Я встал, протянул руку за шляпой, собираясь удалиться, исполнив свой долг.

— Ответьте мне: почему, во имя неба, из всех предметов вы выбрали именно юриспруденцию? — спросил он тихо.

Я ответил не сразу. Я подумал, что должен был бы почувствовать себя оскорбленным, но то, что я собирался сказать, могло доставить мне определенное удовлетворение.

— В тот день, когда я прибыл в Кенигсберг, профессор Кант лично порекомендовал мне стать судьей.

— В самом деле? — Яхманн нахмурился, он был явно удивлен. — Вспоминая ваши чудовищные взгляды, мне остается только усомниться в правильности его совета!

— Он дал мне его во время нашей послеобеденной прогулки у Крепости, — поспешил я добавить, не обратив внимания на его сарказм.

Герр Яхманн мрачно покачал головой:

— Тон самой прогулки! Создается впечатление, что все началось тогда в…

Раздался короткий, но громкий стук в дверь, и человек в простой одежде слуги заглянул в комнату.

— Там снова тот человек, сударь, — провозгласил он. На его широком лице было написано крайнее удивление, словно визиты гостей в этот дом были событием весьма исключительным и для одного дня моего визита было более чем достаточно. — Он говорит, что хочет побеседовать с поверенным Стиффениисом.