Король без завтрашнего дня - читать онлайн книгу. Автор: Кристоф Доннер cтр.№ 54

В Париже возникла нехватка продовольствия, начались эпидемии. В провинциях вот-вот готовы были вспыхнуть новые очаги гражданской войны. А что в это время делает король?

«Либо вы станете палачом французов, либо их отцом».

Иначе?..

Иначе Эбер наставит его на путь истинный, объединившись с Мануэлем, Дантоном и остальными и организовав новый вооруженный мятеж.

30 мая 1795 года доктор Дезо констатировал, что состояние ребенка стабилизировалось.

В Париже прошел слух, что маленький узник стал королем Польши: вандейцы выторговали для него трон в обмен на мир. Говорили также, что испанская армия вторглась во Францию, чтобы его освободить.

Ребенок молча перебирал четки, но когда доктор поднялся, чтобы уходить, остановил его, удержав за полу куртки.

— Вы знаете, аббат… если бы у меня было ружье, пусть даже Богу это не понравилось бы, я бы убил их всех! Или пушка… Они ворвались во дворец, перебравшись через парковую решетку. Почему никто с ними не сражался? Они выломали дверь… хотели нас убить. «Надо их прирезать!» — так они кричали… Но Бог нас защитил… Они захотели, чтобы папа надел красный колпак — это было отвратительно… Мне было стыдно на него смотреть, с этой штукой на голове… «Чего вы хотите? — спрашивал он у них. — Скажите мне, чего вы хотите?» Какой-то пьяный закричал: «Хотим перерезать тебе глотку!» Он выхватил нож и бросился на папу, но один верзила схватил его за руку, согнул и поставил перед папой на колени. Заставил его кричать «Да здравствует король!» Он закричал: «Да здравствует король!» — но те, что были внизу, во дворе, они по-прежнему хотели, чтобы папе отрезали голову и показали им ее в окно. Одни смеялись, другим, кажется, было стыдно. Папа все пытался узнать, чего они хотят. Они говорили: «Декрет! И под зад коленом всех священников-рефрактеров!» Папа не хотел подписывать декрет, потому что попал бы в ад, если бы его подписал. Его заставили выпить вина за здоровье нации. Мама и Тереза прижались друг к другу, а я не хотел быть с ними, я хотел защищать папу, хотел помешать ему выпить вино, потому что там мог быть яд… но папа выпил вино и не умер. Он выпил за здоровье нации, как хотели санкюлоты. Он все сделал так, как те хотели, ему ничего другого не оставалось… Я хотел сражаться, но они меня поймали и поставили на стол, чтобы надеть и на меня красный колпак. Он вонял и кололся, я его стащил, сказал, что мне в нем жарко. Они меня заставили прочитать наизусть права человека и спросили дату Варфоломеевской ночи, а после заставили петь «Марсельезу». Я спел, и они ушли… Я ее пою и тогда, когда вы уходите, потому что мне не хочется, чтобы вы уходили… а когда я пою, мне не так грустно.

И Людовик XVII запел «Марсельезу», вначале едва слышно, но когда доктор Дезо вышел из комнаты, пение ребенка стало громче. Высокий чистый ангельский голос эхом отдавался под сводами Тампля.

— Продолжайте лечение, ничего не меняя, — распорядился доктор.

— Он обречен, не так ли?

— Нет ли таких людей, которые на это надеются?

Произнеся эту двусмысленную фразу, Дезо вернулся к себе и лег в постель. Никогда еще он не испытывал такой тоски, навещая больных. Он задыхался. Все тело онемело и казалось чужим.

«Какое такое злодейство учинил народ? — спрашивал папаша Дюшен на следующее утро после неудавшегося мятежа 20 июня 1792 года. — Надел на голову короля красный колпак? Да итить вашу мать! Колпак Свободы в сто раз ценнее, чем все короны всех месье Вето в мире! Вломился в открытые двери, расколошматил биде мадемуазель Вето? Нечего сказать, было ради чего устраивать заваруху и разворачивать красное знамя!»

На самом деле Эбер прекрасно знал, какое злодейство учинил народ в тот день и какое еще собирается учинить, поскольку был одним из тех, кто его организовал. Случившееся 20 июня было генеральной репетицией тех событий, что произошли 10 августа. Накануне большого торжества всегда бывает генеральная репетиция — это один из народных обычаев.

Когда санкюлоты ворвались в Тюильри с оружием в руках, Мария-Антуанетта решила, что настал ее последний час. Но мятеж стих, и к ней вновь вернулось мужество. Что-то в глубине души говорило ей, что скоро она будет спасена и счастлива, и она цеплялась за эту надежду, потому что другой у нее не было. Она переписывалась с Ферзеном, который проехал через всю Европу, чтобы убедить герцога Брунсвикского выступить против Франции. Достаточно пригрозить ей посильнее, думали они. Если продемонстрировать французам силу, те присмиреют. Ферзен говорил о необходимости манифеста, где говорилось бы об этом, в некотором роде ультиматума. Он подсчитывал численность войск: 15 тысяч с одной стороны, 8 тысяч — с другой. Немного не хватало денег, но когда они будут, все пойдет как по маслу!

Именно этого и ждал папаша Дюшен: «Знайте, что наше терпение уже на исходе! — заявляет он королеве в ходе своего „невгребенно патриотического“ визита к ней, о котором рассказывает в газете от 14 июля. — В последний раз, от имени нации, которая вас ненавидит за то, что вы причинили ей столько зла, объявляю вам, что пробил ваш последний час; что гильотина будет справедливой наградой за все ваши преступления, если вы не перестанете строить козни против бравых санкюлотов, которые уже устали вас прощать!»

Исход был близок, это ощущалось всеми. В Париже на каждом углу, а особенно в Якобинском клубе, требовали казни короля. «Мы ждем лишь сигнала».

Все это время Нормандец был один. Никто больше не приходил в его садик, лужайку не подстригали, трава пожелтела и высохла, розы никто не срезал уже много дней. В парке больше не было гуляющих, лишь небольшой отряд стражи.

Мария-Антуанетта добилась позволения, чтобы ее сын мог поиграть с детьми маркизы де Лед, в ее доме в предместье. Последний раз в жизни Людовик XVII виделся с детьми своего возраста. Накануне королева гуляла с ним в саду Тюильри, федераты их заметили и принялись оскорблять. Еще немного, и их бы растерзали. Но четыре офицера пробились сквозь толпу и окружили королеву и дофина. Затем гренадеры расчистили проход и проводили их до королевских апартаментов. Королева поблагодарила солдат и офицеров. Но федераты вернулись с грузом камней и принялись швырять их в окна. Пришлось закрыть ставнями все окна, выходящие во двор. Во дворце стало мрачно, как никогда.

Дофин боялся темноты, ему мерещились призраки. Он проводил все время с аббатом д’Аво, который чересчур усердствовал, вкладывая в его голову познания. Однажды вечером, когда мальчик был уже в постели, к нему зашел месье де Флорио, чтобы рассказать о своих морских путешествиях и сражениях. Дофин очень любил эти рассказы. Слушая Флорио, он и уснул. Потом пришла королева и осталась с сыном на всю ночь: она дремала в кресле, укрывшись пледом. Песик Муфле устроился возле ног Марии-Антуанетты, и она надеялась, что в случае опасности он залает и разбудит ее.

Утром Нормандец забрался на колени матери, стал обнимать ее и целовать. Ее присутствие его ободряло. Некоторое время они сидели, прижавшись друг к другу, прежде чем отправиться навстречу опасностям нового дня, который обещал быть еще тревожнее, чем предыдущий, и еще насыщеннее тайными хлопотами: Мария-Антуанетта принимала деятельное участие в заговорах, она писала Ферзену, Мерси, Барнаву, всей Европе. По сути, это был отчаянный крик: «На помощь! На помощь!» Ей приходилось также расшифровывать письма, которые она получала. Это была изматывающая работа, но в результате ее эпистолярный стиль все больше совершенствовался. Мария-Антуанетта превращалась в настоящую писательницу.