— Mon cher, avec nos 500 mille hommes de
troupes, il serait facile d`avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500-ми
тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом, ] — сказал граф
Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
— Кажется, писак довольно развелось, — сказал
старый князь: — там в Петербурге всё пишут, не только ноты, — новые законы всё
пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут!
— И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал
прокашливаньем обратил на себя внимание.
— Изволили слышать о последнем событии на
смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
— Что? Да, я слышал что-то; он что-то неловко
сказал при Его Величестве.
— Его Величество обратил его внимание на
гренадерскую дивизию и церемониальный марш, — продолжал генерал, — и будто
посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у
себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не
изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил
обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично
до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
— Дерзки! — сказал князь. — Знаете Метивье? Я
нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого
не пускать, — сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой
разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье
шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с
своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и
подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что
утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что
только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели
вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и
высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех
пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в
европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни
против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в
отношении Бонапарта одно — вооружение на границе и твердость в политике, и
никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
— И где нам, князь, воевать с французами! —
сказал граф Ростопчин. — Разве мы против наших учителей и богов можем
ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги
— французы, наше царство небесное — Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того,
чтобы его слышали все. — Костюмы французские, мысли французские, чувства
французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а
наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь
три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть
не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь
на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры,
да по-русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице
смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
— Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте,
— сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и
протягивая руку князю.
— Прощай, голубчик, — гусли, всегда заслушаюсь
его! — сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя
щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.
Глава 4
Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти
толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она
думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к
ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё
время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным
взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с
улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни
оставались в гостиной.
— Можно еще посидеть? — сказал он, своим
толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
— Ах да, — сказала она. «Вы ничего не
заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после-обеденном
состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
— Давно вы знаете этого молодого человека,
княжна? — сказал он.
— Какого?
— Друбецкого?
— Нет, недавно…
— Что он вам нравится?
— Да, он приятный молодой человек… Отчего вы
меня это спрашиваете? — сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем
разговоре с отцом.
— Оттого, что я сделал наблюдение, — молодой
человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью
жениться на богатой невесте.
— Вы сделали это наблюденье! — сказала княжна
Марья.
— Да, — продолжал Пьер с улыбкой, — и этот
молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, — там и
он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему
атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d`elle.
[Он очень к ней внимателен. ]
— Он ездит к ним?
— Да, очень часто. И знаете вы новую манеру
ухаживать? — с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе
добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
— Нет, — сказала княжна Марья.
— Теперь чтобы понравиться московским девицам
— il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m-lle
Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m-elle Карагин, ]
— сказал Пьер.