— Да, это затруднительно, понеже образование
весьма мало распространено, но… — Граф Кочубей не договорил, он поднялся и,
взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому,
белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной,
странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее
и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал
его и в душе его что-то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли
это уважение, зависть, ожидание — он не знал. Вся фигура Сперанского имела
особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того
общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности
неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе
мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости
ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное,
такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно
пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только
у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный
секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и
говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица
на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не
торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и
смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за
каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с
теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым
лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда
ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том,
что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал,
что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей.
Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза
на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
— Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о
вас, как и все, — сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме,
сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
— Директором комиссии военных уставов мой
хороший приятель — господин Магницкий, — сказал он, договаривая каждый слог и
каждое слово, — и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он
помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание
содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок
и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом
обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал
все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и
теперь в руках своих, — этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как
думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие,
с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты
обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком
громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или
невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу,
Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец
комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
— Я не успел поговорить с вами, князь, среди
того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, —
сказал он, кротко-презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он
вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только
что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. — Я вас знаю давно:
во-первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому
так желательно бы было больше последователей; а во-вторых, потому что вы один из
тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных
чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
— Да, — сказал князь Андрей, — отец не хотел,
чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
— Ваш батюшка, человек старого века, очевидно
стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую
только естественную справедливость.
— Я думаю однако, что есть основание и в этих
осуждениях… — сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского,
которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним:
он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо,
чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком
занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
— Основание для личного честолюбия может быть,
— тихо вставил свое слово Сперанский.
— Отчасти и для государства, — сказал князь
Андрей.
— Как вы разумеете?… — сказал Сперанский, тихо
опустив глаза.
— Я почитатель Montesquieu, — сказал князь
Андрей. — И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l`honneur, me
parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me
paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть
честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне
кажутся средствами для поддержания этого чувства. ]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и
физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась
ему занимательною.
— Si vous envisagez la question sous ce point
de vue, [Если вы так смотрите на предмет, ] — начал он, с очевидным
затруднением выговаривая по-французски и говоря еще медленнее, чем по-русски,
но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l`honneur, не может
поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l`honneur,
есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или
известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих
его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник
соревнования, есть институт, подобный Legion d`honneur [Ордену почетного
легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху
службы, а не сословное или придворное преимущество.